Турбулентность, предположила я. Или запор. Мужчины в его возрасте нередко ими страдают, если, конечно, верить журналам и телепередачам.

Садясь, Гарри окинул меня недобрым взглядом, но я тепло улыбнулась и вынула из уха наушник.

– Взяла для тебя холодной воды. Если принял алкоголь на высоте, необходимо восстановить запас влаги в организме. Ты ведь не хочешь, чтобы, когда самолет приземлится, у тебя разболелась голова?

Гарри что-то пробормотал в ответ, но я не расслышала, потому что как раз вставляла в ухо наушник. Когда же вдруг вспомнила про знакомого гипнотерапевта из Парсонс-Грин, который мог бы вылечить жену Гарри – у нее хрустели суставы, – и опять повернула голову, то с испугом обнаружила, что на лице моего соседа широченные наглазники. Чувство было такое, будто увидел рядом с собой экзекутора елизаветинской эпохи.

С другой стороны, это означало, что можно наслаждаться прелестями первого класса, не отвлекаясь на разговоры, и я провела оставшиеся пять часов, любуясь на актеров в старых романтических фильмах, в основном черно-белых, и видя в каждой танцующей паре себя и Джонатана.

Сколько раз я представляла, как приеду в Нью-Йорк с Джонатаном! Наверное, с того самого дня, когда мы только познакомились. В мечтах я видела себя непременно в капюшоне с меховой оторочкой и с рождественскими подарками в руках. Падает снежок, розовощекие подростки на улицах распевают гимны. Мы садимся в такси, и оно везет нас в кафе у катка, где мы заказываем горячий шоколад и огромные кексы…

Во всех моих фантазиях, как любил подчеркнуть Нельсон, обязательно находилось место вкусностям.

Джонатан предупреждал меня, что погода в Нью-Йорке – зимой и летом – весьма непредсказуема, но я не придала его словам особого значения, решив, что это обычная пустая болтовня в духе «Америка намного больше, быстрее, шумливее». И, стоя в длинной очереди у пункта иммиграционного контроля, стала с ужасом замечать, что от влажности моя одежда, волосы и багаж прилипают к коже.

Разумеется, я прекрасно знала, что Рождество в Нью-Йорке отнюдь не круглый год, однако думала, что тут повсюду кондиционеры. И в аэропорту будет даже прохладно, во всяком случае на это меня настроила Эмери – несмотря на вечную рассеянность, сестрица позвонила мне из Чикаго дать ценные указания.

– Не бери с собой ничего! – заявила она с нетипичной для нее твердостью. – Ничего!

Я подняла глаза к потолку.

– А что я, по-твоему, буду носить?

– Приедешь сюда и решишь. Купишь, что понадобится. Посмотришь, к чему у тебя лежит душа. Но возьми что-нибудь легкое на случай, если будет жарко.

Стоит отметить: Эмери из разряда любительниц стиля «бродяжка»: может расхаживать без лифчика в бесформенном тряпье и выглядеть изысканно, а отнюдь не как беглянка из «Отверженных».

– Самое странное, – продолжала она, – по– моему, Нью-Йорк смахивает на шотландские замки, куда мы ездили на каникулах. Есть в нем нечто жутковатое. На улице бывает нестерпимо жарко, прямо как… в тропиках… а в помещениях колотун. Ума не приложу почему. Может, из-за каменных стен? Странно.

Я смотрела на собственное отражение в зеркале, что висело над Нельсоновым телефонным столиком. Мы с Эмери родные сестры? Чудеса.

– Или из-за кондиционеров, не думаешь? – предположила я.

– В подробности я не вдаюсь, Мелисса! – заявила Эмери.

Теперь я, естественно, сожалела, что послушала сестру – взяла самый минимум одежды потом выкачала из чемодана воздух при помощи специальной штуковины, которую мне дала Габи. В последнюю минуту я положила в дамскую сумку узкое платье из джерси – оно не мялось, даже когда лежало скрученным в тугую трубочку, – чтобы была хоть единственная вещь, в которую можно переодеться, не распаковывая чемодан.