Вера бросает: «Чудесно!» После этого уходит в свою комнату, оставив дверь открытой, и садится за пианино. Через несколько секунд, как бы рождённые в мягком сумраке, в гостиную долетают первые такты мечтательного, навевающего забытьё Шопеновского вальса. Аввакум стоит у камина, облокотясь на мраморную доску. На ней лежит пачка сигарет. «Чудесно». — звучит в его ушах мелодичный голос Веры, переплетаясь с тактами вальса. «Сейчас увидим», — думает Аввакум и неторопливо приближает зажжённую спичку к своей сигарете. Однако он чересчур увлечён вальсом и некоторое время держит спичку, не донеся её до сигареты. Огонёк дрожит лениво, равномерно, не отклоняясь влево, хоть и находится против камина и тяга непременно должна была бы подхватить его. «Так я и предполагал», — думает Аввакум и подносит спичку к сигарете, не дожидаясь, чтобы ему огнём обожгло пальцы.

— Пожалуй, пора и мне пожелать вам спокойной ночи, — говорит он.

— Пожалуй, — соглашается Евгения.

Затем она говорит Вере, что сходит в аптеку купить какое-то лекарство, если та ещё открыта, и просит её не тревожиться и ложиться спать, она не заставит себя ждать.

— Приходите утром на чашку кофе, — кричит Вера вслед Аввакуму.

В дальнейшем события развились так:

На крыльце Евгения сказала Аввакуму, что ни в какую аптеку не собирается и что аптека была лишь предлогом для того, чтобы выйти немного освежиться.

Шёл проливной дождь.

— Знаете, — сказала она, фамильярно взяв его под руку. — мне бы очень хотелось взглянуть, как вы устроились в этой необитаемой комнате. Я долго не задержусь. Позволяете?

А когда они вошли в комнату, она первая обняла его и заставила сесть рядом с ней на койку.

— Вы не должны думать, что я такая скверная, как выгляжу, — прошептала она. — Такая развратная, как, вероятно, вам кажется… Впрочем, можете думать что вам угодно!..

Он ощутил, как она выскальзывает из постели тихо, словно кошка, и постарался ещё более выровнять своё дыхание, чтобы и впрямь походить на спящего.

Её он не видел, но чувствовал все её движения — по тихому шороху босых ног: как она наклоняется, как шевелит руками, гибкими и жадными, словно голодные змеи. Чувствовал все её движения во тьме, густой и непроницаемой, как чёрная тушь, и потому удивился, а затем насторожился, поняв, что она остановилась у чертёжного стола. Почему у чертёжного стола? Там он оставил свою одежду, а она кинула свою на стул, стоявший на противоположной стороне комнаты, почти у самой двери. Или она не смогла сориентироваться? Это казалось невероятным, поскольку стул стоял параллельно койке, всего в двух шагах от неё, а для того, чтобы добраться до стола, нужно было пересечь всю комнату. Было совсем очевидно, что нечего и думать, будто она ошиблась.

Итак, она стояла у стола, напряжённо прислушиваясь. И вот её руки начали торопливо обшаривать одежду, будто что-то разыскивая, при этом действовала она так осторожно, будто в нескольких миллиметрах от неё находились детонаторы адской машины.

Так продолжалось недолго — секунд двадцать, может быть.

Потом она вздохнула довольно громко, позабыв о всякой осторожности. И снова, как кошка, как ленивая и сытая кошка, направилась к своему стулу, двигаясь с такой уверенностью, будто видела его во тьме. Босые ноги больше не шуршали, а ступали твёрдо, плечам и рукам больше нечего было таиться.

Первым делом она начала натягивать чулки, и для этого присела на стул. Старый, сколоченный из дощечек стул предательски скрипнул.

— Какой холод, ах, какой холод! — чуть ли не всхлипнула она.

— Ты могла бы ещё немного полежать, — сказал Аввакум.