Бледный рассвет уже начинался за окном, в которое вместо стекла была вставлена матовая серо-желтая пластинка из рога. В этом тусклом свете она смогла разглядеть комнату. Свет с открытой лестницы отбрасывал отблески на низкие деревянные стропила, едва не касавшиеся голов троих мужчин, которые склонились над тюками, сваленными на столе у окна. С одной стороны стола лежали рулоны материи, штук двадцать или около того, и переливающиеся мотки ниток. Но, к удивлению Оливии, они смотрели не на ткани. Их внимание поглощал большой полотняный тюк, который Джордж положил на стол и не торопясь, развернул перед ними.

— Я не принес епитрахиль, — говорил Джордж. — Если бы вы подождали денька два, как я вам говорил, то ее бы успели доделать…

— Я сказал, что мне все нужно сегодня! — рявкнул Толланд. — Мы специально ждали этого праздника, чтобы вокруг были толпы народа, и на нас никто бы не обратил внимания. И ты это знаешь!

— Да, конечно, — продолжал Джордж, — и я думал, что, может, она тоже к этому приложит руку, но она почему-то не захотела…

— Ты что, хочешь сказать, что она тоже это умеет? — спросил мастер Толланд, поворачиваясь к Оливии, и та быстро прикрыла глаза.

— Ну, она ведь не только его жена. Она еще и одна из его золотошвей. Ему и мастеру Хортфорду нужно было, чтобы она на них работала.

Значит, даже молокосос Джордж успел понять, что к чему. Теперь к боли в висках прибавилась еще и душевная боль, но тут она увидела то, что заставило ее забыть о своих переживаниях и широко раскрыть глаза от ужаса. В руках Толланда была митра, расшитые детали которой Анет только что кончила сшивать. Яркие краски митры сверкали даже при скудном освещении комнаты. Оливия охнула.

— Вы не смеете это брать! — воскликнула она, и боль вновь прожгла ее виски, однако никто из троих мужчин не обратил на ее слова ни малейшего внимания.

Они продолжали разворачивать другие предметы из того же набора епископского облачения — манипул и большую парадную ризу. Оливия была в ужасе, но Толланд захихикал от радости, а его маленькие жирные ручки крутили и мяли драгоценные вещи.

— Это, конечно, неполный набор, но и за это мы сможем выручить большие деньги!

Он надел митру на свою плешивую голову, при этом пряди его немытых, жирных волос торчали из-под нее, словно старая солома. Оливия застонала, подумав о том, что бы сказали Анет и Тоня при виде того, как этот непристойный шут обращается с плодами их многомесячного труда.

Джордж повернулся к ней и посмотрел на нее украдкой. Он не присоединился к общему ржанию, и ей показалось, что она уловила в его взгляде участие.

— Жаль, что ты не принес другую ризу, — сказал Толланд, снимая митру и ставя ее на стол, — но зато мы заполучили мадам и можем немножко ею попользоваться, перед тем как заключить сделку. Что думаете, а, парни?

Его гнусное хихиканье на этот раз прозвучало зловеще, и ее охватил липкий страх, заставивший задрожать с ног до головы. И снова Джордж повернулся к ней, на этот раз в его взгляде явно читались сочувствие и озабоченность, но тут заговорил второй молодой парень:

— Эй, это ведь я придумал взять ее с нами, помнишь? Так что первая очередь — моя!

Мастер Толланд схватил парня за шиворот.

— Цыц, ты, сопляк! Она моя, пока я не распоряжусь иначе. Понял?

— Тихо, — прошипел Джордж, вглядываясь в окно, — тише вы! Слушайте. Что там за шум?

Спор немедленно прекратился, и оба спорщика вытянули шеи, прислушиваясь к тому, что происходило на улице. Их разговор вверг Оливию в панику, ее грудь теснил тяжелый, удушающий комок страха.