– Это ангел, – произносит Жереми.

И потом, поразмыслив, добавляет:

– Так его и назовем.

– Ангел? Ты хочешь назвать его Ангелом?

Жереми всегда всем дает имена.

Тереза всегда спорит.

– Нет, – говорит Жереми, – мы назовем его «Это-Ангел».

– В одно слово? «Этоангел»?

– Нет, каждое слово с большой буквы.

– «Это-Ангел»?

– Это-Ангел.

То, что произошло дальше (когда Клара заснула, а доктор Марти положил младенца в колыбель), призвано было круто изменить судьбу инспектора Ван Тяня. Словно чтобы опробовать имя, которое навсегда пристало к нему, Это-Ангел грациозно, по-сентиверовски, взмахнул локоном и тоже заснул, совсем как ангел складывает свои крылышки. «Ангелы засыпают, как только опустятся на землю», – заметил Жереми. Фраза упала в неподвижную тишину. Это походило на какое-то оцепенение или на одновременное всеобщее погружение в воспоминания. Никто даже не пошевелился. Именно этот момент Верден выбрала, чтобы засуетиться в своем кожаном конверте. Старый Тянь подумал, что малышка устала, и хотел успокоить ее, погладив по голове. Но Верден сухо отстранила руку инспектора и, решительно вцепившись в края кожаного мешка, заработала локтями, пока совсем не вылезла из своего кокона. Тянь едва успел подхватить ее, чтобы она не вывалилась на пол. Но, ловко изогнув маленькое тельце, она увернулась от него и решительным, немного неровным шагом направилась к колыбели. Когда она достигла кроватки, посмотрела на спящего ребенка и наконец повернулась к собравшимся, всем стало ясно, что никакая сила не сможет оторвать ее от нового сторожевого поста. «Верден ходит, – подумал Жереми, – не забыть сообщить Бенжамену, что Верден уже ходит». Между тем инспектор Ван Тянь бесшумно подался назад. Три шага, и он в коридоре.

Он шел к выходу. Тихое разрешение от бремени инспектора Ван Тяня никому не доставило хлопот.

47

Настоящее время изъявительного наклонения ничего не выражало для Кремера. Чтобы убедиться в этом, ему и одной ночи, проведенной в том доме в Веркоре, было слишком много. После отъезда женщин он устроился за своим рабочим столом, но слова не шли ему на ум. И что еще хуже, само желание найти эти слова его покинуло. Совершенно опустошенный, он уставился на чистый лист. Такого с ним никогда еще не случалось.

Нельзя сказать, чтобы эта праздность не нравилась ему. Сначала она даже заинтриговала его, как все, что могло его удивить. «В сущности, настоящее время индикатива ничего для меня не значит». Но желание писать в прошедшем тоже, кажется, прошло: «Впрочем, прошедшее – тоже». Он так и просидел за столом весь день до поздней ночи. Когда дубовая рощица за окном превратилась в сплошную непроницаемую стену, он отправился спать. Ему показалось, что кровать куда-то проваливается под ним. «В будущем? Нет, об этом даже думать не стоит». При одной мысли, что он мог бы написать что-то в будущем времени, его разобрал дикий хохот, от чего даже кровать затряслась. Он вскинул руки перед собой, чтобы не упасть, но ощущение падения не исчезло. Валик в изголовье, в который уперлись его пальцы, точно так же ходил ходуном, как и все вокруг. Он решил, что лучше будет скатиться на пол. «Скорее слезть с этой дырявой посудины». Напрасно. Пол тоже раскачивался.