|
Прибавьте к этому некоторое удовлетворение от того, что он в нужный момент проходил мимо палаты Бенжамена, и уверенность, что Бенжамен, как и положено, дотянет до девяноста трех лет, при условии, что он, Тянь, успеет выпустить вторую пулю в голову Кремеру, который имел в этом крайнюю необходимость.
Три выстрела, последовавших один за другим, разнеслись по всем коридорам необъятной больницы, достигнув ушей племени Малоссенов, многоголовое существо которого не замедлило появиться на пороге палаты. Тело Кремера распласталось под кроватью Бенжамена, а Тянь, которого отбросило в коридор, сполз по стенке и так и остался сидеть, упершись ступнями в пол и согнув ноги в коленях, в позе медитирующего тайского жителя полей. Присмотрелись. Пульс... Все кончено. «Ангелы засыпают, как только опустятся на землю», – повторил Жереми, когда белая простыня сложила крылья над старым Тянем. И он заплакал бы, если бы в этот самый момент Малыш не закричал: – Смотрите! Бенжамен заговорил! Все поглядели на Малоссена. Естественно, Малоссен молчал, верный себе, растянувшись с завидным безразличием под закрывшей его своим телом Жюли. – Нет, там! Жюли, смотри! Жюли подняла наконец голову и увидела то, что все пытались разглядеть там, куда указывал Малыш. Там, за зарослями прозрачных лиан, где она только что лежала, подрагивал сигнал электроэнцефалографа, как пробивающиеся сквозь чащу солнечные лучи. Мозг Бенжамена мощными толчками прокладывал себе путь к свету. – Господи Боже, – произнес кто-то. – Это, наверное, короткое замыкание! Бертольд в три шага пересек палату и склонился над машиной, ворча, что нечего, дескать, укладываться сверху на больного, к которому подключены такие сложные аппараты. Проверили, нажали, где надо, на кнопки, повернули, где надо, переключатели... ничего не поделаешь: Бенжамен по-прежнему заполняет собой экран. – Что он говорит? – спросил Жереми. И так как никто ему не отвечал, он повторил: – Что он говорит? Бертольд в это время постукивал по машине, сначала ладонью, потом и всем кулаком, наблюдая за этими признаками церебральной регенерации с таким скептическим выражением лица, какого не встретишь и у эксперта из папской курии, осматривающего свежие стигматы. – Вы что, язык проглотили? Что он говорит? Жереми обращался прямо к Марти. Марти только что встретился взглядом с Терезой. Тереза это Тереза. Никакого удивления. – Ну же? – настаивал Жереми. Бертольд уже тряс машину двумя руками. – Ну семейка... Воскресший Бенжамен был явно не в духе. Экран уже почернел от злости. – Черт, ну что же он хочет сказать, этот экран, – скулил Жереми, – вы нам так и не объясните, да? Бенжамен поправился? Это значит, что он поправился? Что уже можно снять весь этот трубопровод и забрать Бенжамена домой... Доктор Марти, я с вами говорю! Вы можете нам сказать, Бенжамен поправился, да или нет? Кто-нибудь на этом свете, хоть самый последний знахарь, может ответить «да» или «нет»? Голос Жереми достиг таких высот, что достал Марти, витающего в облаках безмолвного удивления. Марти посмотрел на мальчика взглядом, который сразу привел того в чувство, и спросил: – Жереми, тебе помочь или предпочитаешь сам успокоиться? И, обращаясь ко всем, сказал: – Выйдите все. Потом, смягчившись, добавил: – Пожалуйста. И с видом гурмана, предвкушающего лакомство, произнес: – Оставьте меня наедине с доктором Бертольдом...
IX Я – ОН
«Лазарь! Иди вон!» И весь мир поднимается из могилы. |
