Теперь Наташа смотрела на профессора очень внимательно и боялась пропустить хоть слово. Сквозняк шевелил ее длинные светлые волосы, тускло блестела мокрая жухлая трава под окном, изредка за белым забором проезжали машины.

— Лиля позвонила из кабинета и сказала, что статьи не нашла. Значит, Невская забрала материалы домой.

— Или эту статью забрал кто-то другой. До Лили. Не исключен и третий вариант — ваша дочь нашла статью, но решила забрать ее себе. И попытка убить ее является подтверждением, что правильный — как раз последний вариант.

— Значит, тот, кто сыпал отраву, знал, что Лиля забрала статью, — Стручков смотрел теперь на Наташу во все глаза.

— Да. То есть этому человеку нужно было убрать трех человек: самого Тигринского, определившего координаты города, Алю, которая видела статью и могла их запомнить или записать, и Лилю, которая по вашему поручению забрала статью, но, видимо, решила, что она самая умная, и оставила ее себе. Всего трое. И двое из них, кстати, уже чуть не погибли.

— Ко мне сегодня приходила Зульфия, она хочет поступать ко мне в аспирантуру, и рассказала, что Тигринский бесследно пропал. Не исключено, что убийца добрался и до него. Это вполне возможно, — задумчиво покачал головой Стручков, и Наташа заметила, что профессор почти совсем поседел, сгорбился, опустил плечи и стал как будто меньше ростом. — И все-таки одного я не могу понять: при чем тут Полканавт? Почему ее тоже пытались отравить?

— Подумайте сами, Игорь Григорьевич. Эмма Никитична работает в комнате рядом с кабинетом Невской. Скорее всего, если не наверняка, она видела что-то или кого-то, что может навести нас на след убийцы. Но раз она молчит, то скорее всего сама не понимает, что она что-то знает.

— А как же убийца узнал, что Лиля не отдала мне статью?

— Она вам звонила?

Стручков скрючился, зашипел, схватился за голову, а потом за грудь, как будто у него резко заболело сердце.

— Ах да… Она звонила мне прямо из кабинета! — прошептал он.

— Значит, — твердо закончила свою мысль Наташа, — наш убийца в этот момент подслушивал за дверью.

По коридору с грохотом провезли каталку, на которой лежало накрытое простыней с головой тело.

Борщ, смотревший в «глазок», увидел, как перекосилось Алино лицо и как она повернулась в сторону лестницы, и тогда он сделал то, на что не решился Тигринский. Борщ ринулся в комнату, схватил простыню, привязал к ней пододеяльник и, роняя по пути стулья и наступив на лапу Казбичу, помчался на балкон. Было темно, но двор заливал жидкий свет горевшего невдалеке фонаря. Барщевский привязал простыню к перилам балкона и, перевалившись, стал спускаться с десятого этажа на балкон девятого.

— Только не надо смотреть вниз… Только не смотреть вниз, — бормотал он про себя, чувствуя, как трещит под руками хлопковая ткань. Свежий утренний ветер дул и раскачивал простыню и повисшего на ней Борща, но он упорно двигался вниз.

Аля прижалась спиной к двери. Она ждала. На лестнице что-то шевельнулось.

— Выходи на свет! — закричала Аля. Она знала, что из «глазка» вся площадка просматривается как на ладони, и надеялась, что Борщ напряженно вглядывается в темноту вместе с ней. На самом деле у «глазка» стоял дрожащий от ужаса трусливый Стас.

— Ал-л-лька, я з-з-здесь… — проблеял он, но недостаточно громко, и Аля его не услышала.

«У нее нет ключа, иначе она бы уже была в квартире. И у нее никого нет дома, потому что иначе ее бы уже впустили, — довольно подумала тень, — то есть у „глазка“ совершенно точно никого нет и никто нас не увидит, разве что соседи, но я постараюсь все сделать тихо».