Нат, который никогда не слышал ничего подобного прежде, даже не знал, то ли мама Баэр чуточку сумасшедшая, то ли самая замечательная женщина, какую он встречал. Он, пожалуй, склонялся ко второму мнению, несмотря на ее странные вкусы, поскольку у нее была такая чудесная манера наполнять тарелку человеку, прежде чем он об этом попросит, и смеяться над его шутками, ласково дергая его за ухо или похлопывая по плечу, что Нат нашел очень располагающим.

— А теперь, я думаю, ты хочешь пойти в классную комнату и разучить некоторые из псалмов, которые мы будем петь сегодня вечером, — сказала она, верно угадав, чем именно хочется ему заняться больше всего.

Оставшись в воскресной тишине наедине со своей любимой скрипкой и нотами, поставленными перед ним на солнечном окне, за которым мир наполняла весенняя красота, Нат насладился часом или двумя подлинного счастья, разучивая милые старые мелодии и забывая тяжелое прошлое в радостном настоящем.

Когда старшие мальчики вернулись из церкви и обед кончился, все читали, писали письма домой, повторяли уроки воскресной школы или негромко беседовали, сидя тут и там по всему дому. В три часа вся семья отправилась на прогулку, так как бодрым юным телам нужен моцион, и на этих прогулках бодрые юные умы учили видеть и любить промысел Божий в прекрасных чудесах, которые Природа совершала на их глазах. Мистер Баэр всегда ходил с мальчиками и, беседуя с ними в простой, отеческой манере, находил для своего выводка "проповеди в камнях, книги в бегущих ручьях и добро повсюду".

Миссис Баэр с ее собственными малышами и Дейзи отправились в городок с еженедельным визитом к бабушке, который был для вечно занятой мамы Баэр единственным развлечением недели и величайшим удовольствием. Нат, чувствовавший, что еще не слишком окреп для долгой прогулки, попросил позволения остаться дома с Томми, который любезно вызвался показать ему Пламфильд.

— Ты уже видел дом, так что теперь выйди и посмотри на наш сад, скотный двор и зверинец, — сказал Томми, когда они остались одни с Эйзи, которая должна была присмотреть, чтобы они не натворили бед, ибо хотя Томми всегда был исполнен самых лучших намерений, с ним случались самые ужасные несчастья, и никто не мог точно сказать, как именно до этого доходило.

— Что за зверинец? — спросил Нат, когда они торопливо зашагали по дорожке, огибавшей дом.

— У каждого из нас есть свое животное. Мы держим их в амбаре и называем его зверинцем. Вот и пришли. Ну не красавица ли моя морская свинка? — и Томми гордо продемонстрировал одного из уродливейших представителей этого премилого вида млекопитающих, какого только доводилось видеть Нату.

— Я знал мальчика, у которого их было больше десятка, и он говорил, что даст мне одну, да только мне негде было ее держать, так что я не смог взять. Она была белая с черными пятнами, отличная свинка, и, может быть, я мог бы попросить ее для тебя, если бы ты захотел, — сказал Нат, чувствуя, что это был бы тактичный способ отблагодарить Томми за проявленное к нему внимание.

— Я очень хотел бы, а я мог бы тогда отдать тебе эту, и они смогли бы жить вместе, если бы не стали драться. Те белые мыши — Роба, Франц отдал их ему. Кролики — Неда, а куры-бантамки там, во дворе — Стаффи. В том ящике Деми обычно держит черепах, только он еще их не наловил. А в прошлом году у него было шестьдесят две, некоторые прямо громадины. Он пометил одну — написал на ней свое имя и год — и отпустил. Говорит, что, может быть, потом когда-нибудь найдет ее и узнает. Он читал про черепаху, которую нашли и на ней была метка, говорившая, что ей больше ста лет.