Мне, как и Ивану, довелось поработать, правда, очень недолго с детьми — в разваливающемся, страшном, похожем на описанный Вигдоровой в её знаменитой трилогии, сиротском детдоме для умственно отсталых детей. Кажется, какая-никакая, а практика, но между общением со шкетами, которых ты старше всего на несколько лет, и уходом за младенцем — нет практически ничего общего, кроме того, что детей в любом возрасте нужно любить. Но ведь и любить надо уметь правильно. Было ли нам дано это? Я не знаю. Мы жили совсем не так, как другие люди, за пределами здравого смысла — ибо невозможно жить втроём на одну пенсию, а мы жили. И мы старались, чтобы у сына было настоящее детство, с его радостями, но часто не хватало здоровья, сил, денег на самое элементарное, но больше всего нам не хватало опыта. Что мы делали правильно, а что нет — можно теперь только предполагать, слишком сложными зачастую оказывались обстоятельства.

Само рождение Лёши было непростым. Вскоре после свадьбы Иван затемпературил и стал слабеть — наступил рецидив септического эндокардита, инфекционного заболевания, которое является неизменным спутником больных тетрада Фало — хворь, грозящая смертельным исходом, если не избавиться от вируса, а вирус этот изгнать трудно, только если использовать очень сильные антибиотики. В течение полугода Иван кочевал с одного отделения НИИ кардиологии на другое, пока одна из верующих знакомых не выцарапала его с больничной койки в антропшинскую церковь, где мы повенчались, и тут болезнь отступила как бы сама по себе. Мы считали это чудом.

Пока Иван болел, многие наши друзья и подруги, и не только зелёные юнцы вроде нас, а даже те, кому было за сорок, словно сговорившись выжить во что бы то ни стало назло горбачёвской перестройке, стали родителями. Мы больше всего на свете хотели иметь ребёнка и страшно им завидовали, но было сперва не до того, а потом оказалось, что мне почему-то не забеременеть. Мы ходили в гости к друзьям, которые совершенно позабыли типичные для них разговоры о высоких материях, религии, политике, литературе, искусстве, у всех подрастал молодняк, и основные темы, которые волновали друзей — это были пелёнки-распашонки, коляски, супердефицитные пластмассовые стульчики, рожки, соски. Почти ничего из этого не было в продаже, но передавалось из рук в руки по мере вырастания, но опасения, что ребёнок подрастёт, а не будет чего-то предельно необходимого, беспокоили всех.

— А я с твоим отцом на улице встретилась, и он сказал, что у тебя не может быть детей, — как-то раз заявила на кухне соседка-рецидивистка. С чего отец сделал подобное заявление, мне неизвестно, но помнилось, как много лет до этого, его сестра, моя тётка, прокляла всех детей своего брата, пожелав им никогда не иметь потомства. Всё это изрядно нервировало и немало нас беспокоило. Нам с Иваном порой казалось, что мы и вправду можем остаться без детей.

Пройдёт время, и мы поймём, что рождение Лёши случилось как нельзя вовремя. «Опоздав» на год-полтора, он оказался младше всех детей нашей большой компании. И именно нам с Иваном не приходилось заботиться о колясках, стульчиках и других необходимых вещах, которых не было в продаже — всё это передавали нам наши друзья, когда их дети чуток подрастали. Так, к моменту рождения Лёши, у нас было с полсотни одних только чепчиков, так что не только человеческому ребёнку их хватило бы с избытком, как мы тогда шутили, но даже новорожденному Змею Горынычу с 33-мя головами. Ну, и опыт друзей, конечно, нам тоже пригодился, сами мы не умели ничего.

Мы не только ничего не умели, но и делали всё неправильно, начитавшись книжек и статей. Так, к примеру, во время беременности, я ходила гулять с болью в животе, потому что во всех пособиях утверждалось, что ежедневный моцион будущей мамы — это залог здоровья ребёнка. Боль наваливалась тяжестью и иногда становилась настолько сильной, что мне приходилось останавливаться и садиться на том самом месте, где меня прихватывало.