|
Мой взгляд обладал ею. Паралич наделял ее женской беспечностью и легкостью, но при этом не лишал ни мощи, ни отливающей синим цветом венозных прожилок крепости, а баюкал эту уснувшую, непорочную красоту под наркозом, сражавшуюся против снотворного, отыскивая надежную поддержку или непрочные глубокие карманы, дабы изнеженность не обнаружилась в кисти крестьянина. Боб отказался написать пару слов на гипсе, утверждая, будто это так же опасно, как и переливание крови. Я же не заставил себя упрашивать и бодро надписал зелеными чернилами: «Моему доброму старому Систу, с надеждой, что рука весьма скоро сможет оказывать ему привычные услуги». Я продолжал бахвалиться, но лицемерил: мне вовсе не хотелось, чтобы его рука освободилась от футляра или тисков.
Прошло много месяцев. Систу ураганом ворвался ко мне в спальню, мертвенно бледный, весь мокрый от пота, пряча за спиной руку, он запинался: — Карга… в переходе… чокнутая старуха… которая орет как сумасшедшая, когда только увидит, что я подхожу к турникету… будто я шелудивый пес… чертов прихвостень… нам нужно было свести счеты, мне с этой старой девой… так что я приготовил ей сюрприз, собственного производства… красивый такой фейерверк, чтобы подновить ее будку, а то та стала облупляться, как и она сама… можно было не ломать голову: хорошенькая, в два-три пальца, петарда с длинным фитилем не могла никого поранить… я же не собирался совать ей мою гранату между ног, чтобы она избавилась от своей вонючей девственности… не, всего лишь небольшая разрядка для сердца… но припадок случился не с ней, а со мной… а шлюха забрала себе мою руку… мне оторвало руку, а старая грымза сидела и лыбилась в окошке, и я видел, что она смотрит, как мои пальцы разлетаются в стороны, мне было так стыдно… я удрал… но сначала отыскал пальцы… их было два… рука превратилась в месиво, но три еще держались, не совсем вместе, но держались, они дергались сами по себе, и я говорил им, чтобы они перестали… — Не ври, покажи мне руку. Несколько мгновений я боялся, что он прячет оружие и будет сейчас угрожать. — Да, я немного приврал… Старуха ничего не видела… И это хуже всего… Она не видела, как мои пальцы летят в разные стороны, это даже не станет ее кошмаром… Ей не надо будет пытаться забыть о них… Я не дошел до нее, мне не удалось отомстить, и теперь стыдно… Я был один в сарае, мастерил снаряд… Пальцы упали на стружки, даже не в траву… Еще живая плоть, облепленная опилками, это омерзительно… я их подобрал, пошел помыть на улице, под колонкой, никто меня не видел, а потом вернулся в мастерскую, чтобы найти газету и сделать сверток, у меня уже появилась идея, но прежде я вытер оба пальца платком, они стали холодными от воды, и я долго на них дул, они больше не хотели отогреваться, мерзавцы… — Но что ты с ними сделал, что ты сделал с этими пальцами? — Успокойся, Люлю. И никогда не рассказывай об этой истории. Это между нами. Не хочу, чтобы кто-то знал, что я с ними сделал. — Тогда расскажи, расскажи… — Ладно, я сделал маленький сверток: из платка получился саван, ты ведь знаешь, что мусульмане полностью укутываются простынями, и потом они… Я пошел в лес… — Так пойдем же туда, Систу, пойдем туда сейчас же! Ты должен меня туда отвести! Умоляю тебя! — И что мы будем там делать, Люлю? Зачем так волноваться? Для меня все это уже давняя история. У меня остается еще восемь штук. Этого вполне достаточно, чтобы дрочить, и еще больше, чем надо, чтобы засунуть в дыру у шлюхи… А двух, которых больше нет, представляешь, — тут вот, под повязкой видно, что чего-то не хватает посередине, — так вот, я по-прежнему чувствую их, мне приятно от этих непривычных покалываний… — В какой из двух лесов ты ходил? — В тот, где мы вечно блуждаем… Мне удалось убедить Систу отвести меня. |
