Я отодвинула дощечку с луком и азартно схватила мыло — не хватало еще, чтобы дверцы холодильника и микроволновки пострадали, как телефонная трубка. Конечно же Луи обрадуется приглашению на ужин! Ну не стал бы он предлагать подвезти сумку, не имея, так сказать, приватных планов.

А Мелани?

Что мне Мелани! Я же знаю, что она ему не жена!

А Нестор?…

В дверь позвонили. Не может быть! Это слишком скоро! Кое-как смыв мыльную пену, я метнулась в прихожую.

— Кто там?

— Инспектор Виньо, мадам.

Я едва справилась с замком: руки были мокрые и к тому же дрожали.

— Проходите!

— Нет, что вы! Вот сумка. — Он держал ее в руках. — Ваша?

— Да проходите же!

— Но… — Он прерывисто вздохнул, смущенно пожал плечами, сдернул фуражку и шагнул в квартиру. — Но, может быть, она не ваша?

— Моя! Моя! Спасибо! Одну минуту, я закрою дверь.

Я протянула руку, чтобы сделать это, но в моей прихожей было так тесно, что я невольно приблизилась к Луи почти вплотную и как бы даже приобняла его этой, протянутой к замку рукой. Луи был совсем рядом. Я ощутила аромат трубочного табака, и очень слабый запах какого-то цветочного одеколона или просто мыла, и то, как его грудная клетка напряглась под мундиром. От неловкости я втянула голову в плечи и смотрела в пол. Замок щелкнул, а я вдруг почувствовала поцелуй на своих волосах. Я вскинулась:

— Вы?…

— Да. — Его глаза были темными и глубокими, а рот медленно приоткрылся в виноватую улыбку, приподняв усы и изогнув эту саму мучительную для меня полосочку между ними и усами. — Простите, я не знаю, как это вышло.

Я чувствовала, как он весь дрожит, да и меня саму трясло не меньше.

— Я сейчас уйду… — Губы Луи двигались, и эта тонкая полосочка вместе с ними. — Пожалуйста, забудем об этом, мада…

Договорить ему я не дала, потому что привстала на цыпочки и прижалась ртом к его губам, стараясь коснуться языком этой полосочки. Она была восхитительно нежной, теплой и чуть горьковатой на вкус. Пикантно горьковатой, как от трубочного табака.

— Вы курите трубку? — переведя дыхание, глупо спросила я, едва справляясь со своей дрожью.

— Трубку? — тоже едва справляясь с собой, повторил он. — Да, правда, трубку.

— Еще, — сказала я.

— Да, да, еще! — И выронил фуражку и сумку.

Я закрыла глаза и опять почувствовала его губы, но не только губы! Мои руки сами собой гладили Луи по упругой шее, по жестким стриженным на затылке волосам, его руки прижались к моей спине, моя грудь — к его груди. И это было так хорошо! Я испытывала ощущение огромного светлого приближающегося счастья! Мои совершенно самостоятельные руки переместились на его воротник и деловито принялись развязывать галстук, расстегивать мундир и рубашку. Губ мы не разнимали, и я не открывала глаз. Его руки тоже сделались смелее, вытянули из юбки мою блузку, ласково забрались под нее, приближаясь к застежке бюстгальтера. И от этого предчувствие счастья во мне неудержимо росло — я испытывала потрясающую радость от каждого его прикосновения, каждого вздоха. Да, да, испытывать радость — это и значит «балдеть»…

Боже! Я вздрогнула. Отстранилась. Открыла глаза. Он смотрел на меня как на чудо, смущенно покусывая губы. Лучше бы он не делал этого! Зачем он шевелит губами? Или нарочно, зная, что меня сводит с ума эта полосочка кожи над его ртом под блестящими волосками? Конечно, я просто «балдею», «тащусь», «кайфую» от его усов… Господи, мне же это совсем не нужно!

— Может быть… — неуверенно начал Луи, вероятно догадавшись, что я тоже не уверена, правильно ли мы делаем.