— Володя, ты с лета еще вырос на полголовы, честное слово!

За Володей шагают, один другого выше, Толя Якушев, Андрюша и Вадим Седовы. Все в спортивных курточках и брюках, с коньками под мышкой — и Володя тоже.

Светлана радостно пожимала им руки.

— На вас, ребята, смотреть — шапка валится!

Вадим спросил:

— Светлана Александровна, а это ваши маленькие? Сколько мальчику вашему?

— Три года… Три с половиной.

— Ого!

— Дочке в апреле год будет. Маша, а сколько Севке твоему?

— Семь лет. Осенью в школу пойдет.

— А вы что делаете сейчас, Вадим?

— На заводе работаю. Второй год.

— Я слышала, вы с медалью кончили, в институт собирались?

— Да, собирался. Светлана Александровна, ведь это значит уехать на пять лет. Маме трудно. А ведь я и сейчас учусь, только на заочном.

— А ты, Андрюша, как твои успехи?

Володя сказал:

— Андрюша у нас отличник.

— Круглый, — заметил Вадим.

— На медаль гонит, — усмехнулся Толя.

И было в этих словах не то осуждение, не то отголосок давнего спора.

— Ну что ж, — сказала Светлана, — разве плохо быть круглым отличником? Андрюше очень хочется в институт поступить, правда?

— Да, уж на производство я не пойду, — проговорил Андрюша солидно.

Светлане вдруг захотелось спросить, давно ли он в последний раз кнопки глотал.

Но Андрюша, сдвинув светлые брови, обратился к ней, как к арбитру:

— Светлана Александровна, вот вы скажите: если сын слесаря становится академиком — это прогресс?

Светлана, чувствуя какую-то ловушку, улыбалась и не ответила. Но вопрос оказался чисто риторическим.

— Прогресс, — сам себе ответил Андрюша. — А если сын академика становится слесарем — это прогресс?

— А что, позорно, по-твоему, слесарем быть? — обиделся Володя. — Мой папа…

Как он произнес эти два слова — с гордостью и любовью.

Светлана засмеялась.

— Ты не так ставишь вопрос, Андрюша, — перебила она. — Ты вот как скажи: если каждый слесарь, каждый рабочий, каждый колхозник будет со средним или с высшим образованием — это прогресс?

— Вот именно! — радостно воскликнул Вадим.

И вдруг замолчал. Андрюша хотел спорить дальше и вдруг осекся.

Володино лицо стало трагическим, как-то сразу осунулось. Куда они смотрят? Что случилось? И Маша, и другие матери поворачивали головы все в одном направлении…

По дальней дорожке сквера шла женщина в серой меховой шубке и шапочке. Серый тусклый мех, седая прядь волос… Вся она казалась будто пеплом посыпанная… Она шла медленно, ровным шагом, будто торопиться ей было уже ни к чему, а остановиться и присесть здесь — невозможно. Видела ли она что-нибудь, кроме того, что несла в себе? Чувствовала ли, что ее видят? Она пронесла свое горе мимо чужих радостей и надежд и скрылась за темными стволами.

Вадим сказал:

— Пять лет.

За минуту перед этим такие же точно простые слова — «три года», «семь лет» — имели совсем другое значение.

За пять лет человек проходит то страшное расстояние — от первого младенческого крика и дальше. За пять лет Вадим может закончить свой заочный институт. Пятый год уже пошел, как поженились с Костей, — почти вся моя взрослая жизнь. На пять лет вперед заглядывает в будущее страна, и какие они огромные — пять лет!

Что ждет эту женщину и ее сына?

Как предлагал Вадим: написать воззвание к преступникам? Не написать ли нам воззвание к родителям, Вадим? Потому что перед этими пятью были еще девятнадцать долгих лет.