Правильно сказал. Вот если бы…

Димка тянул за рукав, радостно щебетал: «Мама! Солдаты!» — и восхищенными глазами снизу вверх смотрел на двух молоденьких военных, остановившихся у киоска.

Один оторвался от газеты, посмотрел на малыша сверху вниз и ответил добродушно и чуть грустновато:

— Вырастешь — и ты солдат будешь!

— А может быть, нет! — сказала Светлана.

— А может быть, и нет, — с готовностью согласился солдат, погладил Димку по меховой шапочке, сунул газету в карман. И они ушли, шагая, как всегда военные ходят, в ногу.

Вот таким был Костя, когда встретила его в первый раз. Только эти — мирные военные, необстрелянные.

Кто-то пробежал мимо, небольшой, вприскочку. Удивленное восклицание:

— Севка, Севка, да ты куда?

Но он уже мчался, подпрыгивая, через двор к дому. У этих самых ворот он сказал: «Пузятая». Самостоятельный был уже тогда.

— Садись на саночки, Димок, поехали дальше.

Для каждой матери слова «улица», «двор» имеют страшный подтекст. Во дворе, гордые, радостные, вывозили на первую прогулку своих первенцев, уголком кружевной пеленки прикрывая маленькое лицо от ветра и пыли.

По улице шли за руку с сыновьями: гляди, милый, какая машина интересная: стальными лапами снег убирает.

А когда сыновья стали одни гулять во дворе и одни по улицам ходить, те же простые слова приобрели новый, осуждающий смысл: дурное влияние.

Бывает и так. Но неужели не в наших силах повлиять на это дурное влияние?

Сколько нас, матерей, во всем Советском Союзе? Десятки миллионов, включая бабушек!

Ясно, что можно на это возразить. Если каждая мать начнет направо и налево чужих ребят воспитывать и перевоспитывать… Не наломает ли дров? Разные матери бывают. Медведица тоже мать.

Это, разумеется, верно насчет медведицы. А вот у зайчих есть хороший обычай: зайчата маленькие лежат, притаившись, в ямках — какая мать подойдет, та и покормит.

Путаница, должно быть, получается страшная при этой системе — своего зайчонка и не отличишь потом. У Homo Sapiens'а, конечно, в особенности у женской половины человеческого рода, законное желание сохранить своего Hom'чика, не перепутать с чужими. Ну и что? «Мой сын», «моя дочь» — такой вид собственности и при коммунизме останется, но пусть все другие дети будут «наши дети». И если наши будут все, исключается опасность частной филантропии… Стоп! Это опять Ирина Петровна располагается в моих мыслях… Изгнать?.. Или пускай заходит иногда…

Как сложатся наши отношения? Неизвестно. В той, прежней школе Ирина Петровна работала много лет и создала как бы свой микроклимат вокруг себя. Даже Евгений Федорович, который пришел в школу позднее, вынужден был с ней считаться.

Саночки, поскрипывая, съехали на мостовую. Вот и сквер. Солнце уже не по-зимнему греет. На улице снег подтаивать стал, запачкался, убирают его дворники. А здесь белый-белый лежит, утренний, праздничный, незатоптанный. Горка деревянная — не было ее раньше. И качаются на качелях — тоже нововведение — два малыша.

Маринка мирно спит. Димка тоже начал задремывать. Вот это уже ни к чему:

— А ну-ка, Димок, потопай ножками!

— Это какой же Димок? Уж не Светланин ли? Так и есть!

Обступают знакомые мамы. Через улицу Маша бежит, Леночку за руку тащит:

— Светлана! Светлана!

Обнялись.