— Здравствуйте, Костя! А я ведь думал… Проходите, проходите, пожалуйста, мы как раз чай пьем. Садитесь.

Верочка уже давно спала, никакой рыбий жир ей был сегодня, конечно, не нужен. Александра Павловна разливала чай.

— Спасибо тебе, Светланочка! Что же ты в такую погоду! И разве можно вечером одной ходить! Ты имей в виду: говорят, у нас неспокойно. Стали возвращаться эти… ну, как их… выпущенные уголовники. Ах, и Костя здесь! А я ведь думала… — И договорила наконец за всех троих, и за себя, и за Светлану, и за Алешу: — Я ведь думала, что ты с Надей в Москву уехал!

Константин ответил, размешивая ложечкой сахар, устраивая маленькую бурю в стакане с чаем:

— Да, мы поехали вместе. Три остановки проехали. А потом я вдруг из окна Светланку увидел на платформе… То есть мне показалось, что это она, темно уже было, я плохо разглядел. И вдруг как-то тревожно стало… Бывает с вами? — Он смотрел на Александру Павловну, только на нее. — Бывает — вдруг покажется, что сейчас, сию минуту, что-то должно случиться… нехорошее! Ну, я взял и сошел с поезда.

Александра Павловна удивлялась все больше и больше.

А Константин все с тем же напряжением в голосе рассказал, как он бегал вокруг станции, искал Светлану, потом розовый плащ в вагоне…

— Должно быть, именно это мы называем предчувствием… Когда потом случается что-нибудь, говорим: сбылось предчувствие, а когда ничего не случается — забудем, правда?

— Ну, а… где же Надя? — спросила вдруг Александра Павловна.

— А Надя в Москву поехала. Все это так быстро… и поезд уже стоял. Я, собственно, уже на ходу спрыгнул. Ничего даже ей не успел сказать.

Он повернулся к Алексею, посмотрел ему прямо в глаза. Очкарик сидел бледный, обхватив длинными узкими пальцами свой стакан, будто грел их. Кажется, первый раз в жизни Константин смотрел на него без неприязни. Вспомнились вдруг Светланины слова:

«Он очень хороший, Костя!»

И еще вспомнилось, как Светланка рассуждала о ревности и как это казалось смешно тогда.

— Спасибо, Александра Павловна. Я думаю, что нам пора идти. — Он встал. — Алеша, вы передайте Наде, что я прошу ее меня извинить.

Надолго запомнилось пожатие длинной узкой руки.

…Дождь совсем прекратился. В темных провалах между облаками были видны звезды. Мостик. Поворот к дому. Лужа на перекрестке разлилась во всю ширину дороги.

Светлана, придерживаясь рукой за забор, опустила в воду ботик, измеряя глубину.

— Осторожнее, зачерпнешь. Дай я тебя перенесу.

Вода доходила до половины сапога. Рука Светланы лежала на его плече.

Лужа кончилась. Светлана сделала движение, желая спуститься, но он только крепче прижал ее к себе.

Темно было и поздно. На улицах никого. Рука Светланы обвилась вокруг его шеи.

Вот за какое молчание десять лет жизни отдать не жалко!

Но все-таки сказать нужно именно сейчас, пока она так близко, пока совсем темно и они одни в целом свете.

— Светланка! Я даже не знаю, что это было! Наваждение какое-то! Слушай, давай уедем отсюда.

Она ответила своим прежним голосом, даже вроде со смешинкой:

— Если, чтобы наваждение кончилось, тебе приходится уезжать, — пожалуй, лучше будет уехать мне одной, то есть мне с Димкой, конечно!

— Так я вас и отпустил!

Большое облако отодвинулось, выглянул месяц, ущербный, совсем сказочный, такой рисуют на картинках.

Дубы за прудом на том берегу блестели влажной листвой, казались какими-то цельнометаллическими. Ветер стих. Ни один листок не шевелился.

А вода все еще не могла успокоиться.