Пруд свой колхоз "Заря коммунизма" обнес изгородью на средства, предназначенные для благоустройства села. У шлагбаума неусыпно, в три смены, дежурили сторожа, и сюда, как на важнейший объект, даже провели телефон. Жители деревни посмеивались, но диспетчер названивал в сторожку в любое время дня и ночи, проверяя, все ли в порядке. Зеркальные карпы предназначались вовсе не для местных любителей ужения, а водоем был самым близким к Баланцево. Беспрепятственно пропускалось сюда только худосочное колхозное стадо - на водопой, причем сторожа с подозрением оглядывали брезентовый плащ старого пастуха - нет ли под полой сетки или иной браконьерской снасти.

Не посещали уже этот райский, но запретный уголок и шумные компании, если не считать редких наездов самого председателя с высоким районным начальством. Время пышных чиновничьих пикников миновало. Получив самостоятельность, колхозный председатель власть держал крепко, жилось здесь сытнее, чем в соседних хозяйствах.

К шлагбауму подкатили обыкновенные светлые "жигули". На заднем сиденье располагался темноволосый худощавый юноша, за рулем - румяный увалень. Кто-то еще был внутри. Скрипнули тормоза, и увалень, оказавшийся на диво поворотливым, моментально очутился рядом со сторожевой будкой. Сторож реагировал спокойно, во всяком случае к трубке не потянулся, наоборот - скроил на темном, морщинистом лице подобие улыбки.

- Ты, Толя, никак отдохнуть здесь решил? Нельзя же, меня председатель с потрохами съест...

- Спокойно, Филиппыч, - упитанный Толя выставил короткопалую пятерню. - Рыба вся цела будет. И с председателем все улажено. По рюмочке с друзьями не грех опрокинуть на лове, как говорится. Потолковать надо, парни дальние. А тут у тебя тихо, зелень. Держи! - крепыш точным движением переправил старику бутылку. - Чтобы "на сухую" не сидеть. Забыл, поди, как она и пахнет... - И, не дожидаясь ответа Филиппыча, снова унырнул в "жигули", тут же скользнувшие за шлагбаум, к нетронутым луговинкам, обрамлявшим пруд.

Спрятав, покряхтывая, "Столичную", сторож остался в будке наедине с разболтанной берданкой и тягучими мыслями. Однако уединение его длилось недолго. Еще одна машина подрулила к шлагбауму. "Эка! - подумал Филиппыч, почесывая за ухом. - По нашему грейдеру, да на таком корабле! Сразу видать, не начальство". Тридцать лет оттрубив механизатором, Филиппыч в машинах толк понимал, однако такого видеть ему не случалось. Дверца серебристого "мерседеса" распахнулась резким рывком. Небритый горбоносый человек, появившийся из затененного нутра машины, был откровенно разъярен. Его светло-карие, навыкате, глаза буквально метали молнии, рука то судорожно ныряла в оттопыренный карман куртки, то выныривала, сжимаясь в кулак. Филиппыч, тертый калач, отодвинул ногой берданку в дальний угол и поднялся навстречу. Стало не по себе.

Приезжий презрительно процедил что-то по-своему. Затем заговорил отчетливо, слегка растягивая слова, точно хотел быть уверенным, что Филиппыч наверняка поймет смысл речи. Акцента у него почти не было.

- Слушай сюда, старик. Здесь проезжала машина, белые "жигули-шестерка". Ты ее видел, ваш деревенский за рулем, Толька. Быстро говори, куда? Будешь молчать - с тебя начну. Был с ними Степа? Сын мой там был?

- Ты че, ты че, парень! Не знаю я твоего сына. Ты ему отец - сам за ним и смотри, - Филиппыч уже овладел собой, с каждым словом говорил увереннее, но на рожон не лез - вон еще один лоб из "мерседеса" выставился.

- Не знаешь? Ах ты, падла хромая! Я маму твою...

- Ты мать не трогай!

- Ну курва, смотри: случится что со Степой - всех резать буду.

- Да не знаю я пацана твоего! Вон - туда Анатолий с товарищами поехал, там и ищи его по кустам.