Сорока поднялся важно, одернул немного измятые брюки, поправил шляпу и приказал:

— Поедешь ко мне на трамвае один, потому что у меня еще дела в городе. — Достал из кармана ключ от обычного английского замка, но подал его так, будто тот был по крайней мере от сейфа с драгоценностями. — Улица Зеленая, четырнадцать, квартира восьмая, на втором этаже. Захочешь есть, поищи в шкафу на кухне, я вернусь вечером. — Ушел, не оглядываясь и не ожидая вопросов, да, собственно, он сказал все. А Юрко посидел еще немного на скамейке и, лишь когда Сорока исчез за кустами сирени, направился к выходу из парка, время от времени нащупывая лежащий в кармане ключ.

5

Розыскники возвратились домой уже после двенадцати ночи, вошли в переднюю, стараясь не шуметь, но все же пани Мария услышала их и выглянула из своей комнаты. Заспанная, в поспешно завязанной косынке, из-под которой предательски торчали бигуди.

— Наконец... — сказала то ли с укором, то ли с нетерпением, и Толкунов счел возможным оправдаться:

— Служба...

— Да, я понимаю, — засуетилась пани Мария. — Сейчас поставлю чайник, а то уважаемые паны офицеры, наверно, проголодались и устали.

Бобренок энергично замотал головой, хотя трудно было устоять перед соблазном выпить горячего и сладкого чая.

— Не стоит беспокоиться, — поддержал его Толкунов.

— Какое там беспокойство!.. — Пани Мария прошла в кухню, едва не задев капитана плечом. От нее повеяло теплом, вся она была какая-то по-домашнему уютная, и Толкунов вдруг с сожалением подумал, что у него никогда еще не было такого дома — с ковриком на полу и телефоном возле кровати, приветливой заспанной женой, которая в любое время встретит и накормит. От этого защемило где-то под сердцем и стало жаль себя, своих натруженных ног, своих нервов, истрепанных в почти суточном мыканье от Стрыя до Львова из-за безрезультатных поисков вражеских агентов.

Толкунов застыл, глядя вслед пани Марии, хотел что-то сказать, но передумал или постыдился, покосился на Бобренка, но тот стоял к нему боком и, пожалуй, не заметил мимолетного смятения капитана. Толкунов облегченно вздохнул, сел на стул и начал снимать сапоги. Потом проскользнул в шлепанцах в спальню, положил под подушку кобуру с пистолетом и лишь тогда спросил у Бобренка:

— Есть будешь?

— Почему-то хочется.

— И я голоден, как сто чертей. Может, обойдемся хлебом и тушенкой?

— С чаем.

— Да, с горячим и сладким чаем.

Но пани Мария распорядилась по-своему. Выглянула из кухни — успела поправить косынку, и бигуди уже не торчали из-под нее — и сказала:

— У меня есть холодная картошка, так разогрею, извините, но, кроме картошки...

Толкунов подал ей банку с тушенкой:

— А это к картошке.

— Царская еда, — довольно хохотнул Бобренок.

Они быстро очистили сковородку до блеска и принялись за уже остывший, но все же вкусный чай.

Спать не хотелось, особенно Толкунову, сидевшему возле пани Марии. Вдруг он поймал себя на мысли, что ему вообще сейчас почти ничего не хочется, только бы вот так сидеть, попивая чай и слушая женское щебетание. Он искоса глянул на пани Марию, но, увидев ее оголенную руку и привлекательные формы, смутился, отхлебнул чаю, поперхнулся и закашлялся, это испортило капитану настроение, но женщина, кажется, не обратила внимания на его, как он считал, бестактность, и Толкунов сразу успокоился и прислушался к ее разговору.

Оказывается, пани Мария рассказывала Бобренку о предпринятых попытках устроиться на работу и, по всей видимости, ей это удастся, что вообще-то не так просто сделать в только что освобожденном городе, но ведь надо же зарабатывать на хлеб.