Ничего. Четыре прохода — четыре дороги, ведущие в лабиринт, — молча разверзли перед ней свои вертикальные пасти, как узкие рты с одинаковым выражением испуганного потрясения. Неподалеку от входа во второй коридор справа она заметила какую-то темную кучу.

«Черт возьми, ты же прекрасно знаешь, что это такое, — подумала она. — После четырнадцати лет общения с Норманом, Харли и всеми остальными его приятелями надо быть окончательной дурой, чтобы не узнать кучу дерьма с первого взгляда».

Эта мысль и все связанные с ней воспоминания — о мужчинах, которые сидят в гостиной, говорят о работе, пьют пиво, говорят о работе, курят сигареты, говорят о работе, рассказывают анекдоты о ниггерах, педерастах и наркоманах, после чего еще немного говорят о работе, — вызвали у нее приступ злости. Вместо того чтобы сдержать свои чувства, Рози плюнула на продолжавшуюся полжизни школу аутотренинга и отдалась во власть нахлынувших эмоций. Злость приносила ей удовольствие, любое чувство, кроме страха, доставило бы ей удовольствие. Она припомнила, что в детстве обладала поистине завидным голосом, оглашая боевым кличем площадки для игр, — высоким пронзительным голосом, от которого дрожали стекла в окнах и едва не лопались барабанные перепонки. Когда ей исполнилось десять, ее принялись стыдить и ругать за этот крик: дескать, не пристало маленькой леди вести себя таким образом, кроме того, подобные упражнения оказывают пагубное воздействие на мозг. Теперь же Рози решила проверить, способна ли еще издавать старый боевой клич. Она набрала полные легкие сырого воздуха подземелья, заполняя грудь до отказа, закрыла глаза и вспомнила, как они играли в крепость на площадке за школой на Эльм-стрит или в техасских рейнджеров на заросшем сорняками грязном заднем дворе за домом Билли Кэлхоуна. На мгновение ей показалось, что она чувствует успокоительный запах любимой фланелевой рубашки, которую носила до тех пор, пока та буквально не расползлась на куски у нее на спине, затем оскалилась и испустила старый добрый улюлюкающий гортанный крик, похожий на пение тирольских горцев.

Ее охватил восторг, почти экстаз, когда он вырвался из горла таким же, как и в былые дни; а кроме того, она ощутила нечто более важное: крик придал ей мужества, позволяя ощутить себя такой же отчаянной и уверенной, как в прежние времена. К тому же, похоже, боевой школьный клич не потерял былой силы; ребенок заплакал громче с первыми его звуками, сотрясшими каменные своды пещеры.

«А теперь поторапливайся, Рози, времени совсем мало. Если малышка устала, ей не удастся долго кричать так громко».

Она сделала пару шагов вперед, переводя взгляд с одного входа в лабиринт на другой, затем прошлась мимо них, внимательно прислушиваясь. Ей почудилось, что плач ребенка доносился чуть-чуть громче из третьего входа. Возможно, это лишь игра воображения, однако с чего-то все-таки нужно начинать. Рози быстро зашагала по этому проходу, шлепая босыми ногами по каменному полу, потом вдруг остановилась, наклонив голову и прикусив нижнюю губу. По всей видимости, старый воинственный клич разбудил не только ребенка. Где-то — насколько далеко и в каком именно месте, определить невозможно из-за эха — по каменному полу застучали копыта. Они грохотали с ленивой неторопливостью, то приближаясь, то удаляясь, а то вдруг совершенно замолкая (почему-то это было страшнее всего). Она услышала низкое влажное посапывание. Потом раздался еще более низкий короткий хрюкающий звук. Затем все смолкло, слышалось только хныканье младенца, чей плач снова начал ослабевать.

Рози обнаружила, что развитое образное мышление ей мешает: она слишком хорошо представляла себе быка — огромного зверя с покрытой язвами шкурой и массивными черными плечами, возвышающимися над низко пригнутой к земле головой. В носу у быка обязательно будет золотое кольцо, как у Минотавра из ее детской книги мифов и легенд, и зеленое свечение, сочащееся, словно пот, из стен подземелья, будет отражаться от кольца тонкими лучиками жидкого света.