– Да, этот поцелуй, – неуверенно выговорила она. – И ваши слова – тоже. Вы советовали Мари быть осмотрительнее… «Будьте предельно осторожны, – сказали вы. – Осторожность и ловкость!»

– Совершенно верно! – подхватил он. – Да ведь тебе я советовал то же совсем недавно, если память мне не изменяет.

Он обернулся и бросил на нее необычайно живой взгляд. Лицо его приняло суровое и строгое выражение.

– Мари – моя любовница, – обронил он. – Ты не ошиблась…

Она мгновенно села в постели. Только что она услыхала признание, которого боялась больше всего.

– Любовница?! – переспросила она. – И ты сам мне об этом говоришь? Как ты смеешь хвастаться этим передо мной, после того что было между нами?

Он кивнул и подтвердил:

– Да, она – моя любовница, и уже давно. С первого дня, как я появился в этом доме. Тебя тогда и на Мартинике-то еще не было…

Луиза обомлела и дышала с трудом. Наконец ей удалось собраться с силами, и она с надеждой спросила:

– Но ведь все между вами давно кончено, правда?

– Нет! Еще нынче ночью она была в моих объятиях. Да, – небрежно прибавил он, – когда я оставил тебя и пошел на ее зов, она снова стала моей любовницей, как раньше. Мы провели вместе всю ночь напролет!

Луиза лишилась дара речи и уставилась в пространство невидящим взглядом.

Шевалье снова заходил по комнате, не обращая больше внимания на девушку. Он говорил. Говорил будто для себя самого, ледяным тоном, сухо и холодно:

– Я же сказал тебе, Луиза: в жизни существуют обязательства. Одно из самых важных обязательств для меня – оставаться любовником Мари. Я говорил тебе о важном предприятии; мне нужна Мари, мне необходимо владеть ее чувствами, она должна принадлежать мне, чтобы я достиг своей цели. Да, зачастую бывает так, что человек берется за важнейшее дело и вынужден, повторяю, исполнять для его осуществления отвратительные обязанности… Я человек добродетельный. Ты не должна в этом сомневаться. Добродетель требует самоотречения, а иногда жертвы и пострашнее. Именно добродетель заставляет наших хирургов погружать руки в жуткие язвы, вычищать гной, ведь их святая обязанность – спасение жизни. Чем больше задача, тем благороднее становятся средства исполнения, какими бы гадкими они ни казались на первый взгляд…

Он снова подошел к Луизе и торжественно проговорил:

– Луиза! Вы все-таки должны знать, после этого признания, что я люблю вас больше всех на свете. Вы все для меня. Не веря в величие вашей души, я никогда бы не сделал этого признания; но я знаю: вы меня поймете и даже поможете в исполнении возложенной на меня задачи… Да, Луиза, я люблю вас, люблю настолько, что если теперь, владея моей тайной, вы откажетесь быть моей, я уеду. Да, я брошу начатое дело, сбегу ради того, чтобы забыть вас, потому что без вас жизнь кажется мне бессмысленной…

Он ждал ответа, но Луиза молчала.

Он опустился перед девушкой на колени и взял ее за руку; она не сопротивлялась. У нее были ледяные пальцы, негнущиеся, словно только что срезанные бамбуковые палочки.

Он страстно проговорил:

– Луиза, дорогая Луиза, будете ли вы столь великодушны, что согласитесь на величайшую жертву: смириться с тем, что Мари останется моей любовницей? Не говорите, что будете меня с ней делить, дорогая: ни о каком дележе не может быть речи, когда в нем не участвует сердце. Вам принадлежит лучшая моя часть. Остальное не имеет значения… Отдайте его Мари! Помогите мне преуспеть, поддержите меня, успокойте и не судите строго… Не гоните меня… Когда придет время торжествовать победу, вы получите свою долю!

Луиза не шевелилась, застыв от ужаса и не говоря ни слова.