Лефор сел на лошадь, которую ему подвел стражник. Флибустьер в последний раз оглянулся. Он увидел, что тело Босолея уже успели вынуть из петли, а тяжелую внушительную виселицу оттащили к Сент-Барбу. Труп Сигали был завернут в старый парус и положен у лафета мортиры в ожидании, пока те, кому было поручено перенести его в карантинный пункт, закончат отмывать кровь, поливая из ведер то место, где Сигали упал.

Лефор пришпорил лошадь и, натянув повод, заставил его развернуться. Он направлялся к виселице и уже хотел было миновать пост, когда кто-то его окликнул. В ту же минуту он услыхал конский галоп. Лефор замедлил бег своего лошадь и обернулся в седле.

– Капитан! Неужто ваш старый приятель вам помешает, если поедет с вами в замок Монтань?

Лефор узнал Байярделя.

– Бог мой! Вы не только не помешаете, но, напротив, ваше присутствие в замке необходимо, – отвечал флибустьер. – И как я не подумал об этом раньше? Видите ли, дружище Байярдель, – продолжал он, понукая лошадь, так как капитан успел его нагнать, – с тех пор как я скрестил с вами шпагу, я стал рассеян. Вроде старика Сент-Андре, которого мы оба знавали в далекие времена! Помните Сент-Андре?

– Лефор! Если вы станете вспоминать прошлое, вас развезет, – предупредил Байярдель.

– Вы правы, друг мой. Я и впрямь чувствую, что таю… Ни за что не догадаетесь, о чем я сейчас думаю.

– Попробую угадать, – молвил Байярдель. – Погодите! Уж не о Мобре ли?

– Нет! О существе более нежном, более… – Женщина! Черт меня побери! Женщина!.. Так и есть! Жозефина Бабен…

– Пф!.. У нее были усы поболее, чем у мушкетера кардинала, а ее заду позавидовала бы лошадь генеральши! К тому же она имела дурацкую привычку палить из мушкета! Ничего себе нежное существо! Она же вкатила мне пулю двенадцатого калибра в грудную кость. Ну сказанули! Нет, мессир, не угадали. Я думаю о молоденькой девушке, служившей когда-то у ее превосходительства; звали ее Жюли, и она, как никто другой, разбиралась в спотыкающихся лошадях! Поскольку она была добра к лошадям, да к тому же нежна, как я вам сказал, она любила дать отдых своей лошадке. Итак, мы спешивались, спускались в придорожную канаву, а о дальнейшем я умолчу… Нежна!.. Ах, как она была нежна…

– Жюли! – догадался Байярдель. – Скоро вы с ней увидитесь… Однако… хм… хм… о ней ходили разные слухи… Например, что шевалье де Мобре и даже лакей Демаре знавали ее довольно близко.

– А я и не представлял себе, что у шотландца может быть хороший вкус. Значит, я ошибся. Что до Жюли, повторяю вам, она была так добра и нежна, что я не удивлюсь, если она проявила еще и уступчивость. Клянусь требником отца Фовеля, она из милости преодолела к ним свое отвращение, готов поклясться!

Байярдель с сомнением покачал головой, но, поскольку темнота сгустилась, собеседник этого не заметил. Довольно долго они ехали рядом, не произнося ни слова. Всадники очутились на таком участке пути, где зелень по обеим сторонам тропинки становилась все гуще. Здесь когда-то Бофор поджидал Лефора, чтобы расправиться с ним; здесь же Жюли подарила ему свою любовь. Однако в этот вечер флибустьер дал волю своим воспоминаниям, и если всего минутой раньше его мысли занимала только Жюли, то сейчас он думал совсем о другом.

– А шевалье де Мобре? – тем не менее спросил он вдруг. – Что с ним сталось?

– Я только что узнал, что у него не сложились отношения с населением Мартиники.