Однако любимым языком для него был родной, и он никогда не пользовался иностранным, если можно было говорить по-русски. Уже когда он был вполне взрослым и посещал аристократические рауты, нередко случалось, что какая-нибудь очередная «роза бала» мило начинала с ним щебетать на языке Вольтера и Гюго. Он же, почти всегда, с упрямой последовательностью отвечал на языке Державина, Пушкина и Лермонтова (последний являлся любимейшим его поэтом). Это могло быть воспринято как неучтивость, но происхождение и положение молодого человека не позволяли обвинять его в нарушении светских норм.

Учителями его были блестящие знатоки своего предмета и интеллектуалы. Русскую словесность преподавали профессор Я. К. Грот (1812–1893) и лицейский товарищ A.C. Пушкина, затем директор Публичной библиотеки в Петербурге, писатель барон М. А. Корф (1800–1876); русской истории обучал знаменитый историк профессор С. М. Соловьев (1820–1876), праву — профессор К. П. Победоносцев (1827–1907), военному делу — генерал М. И. Драгомиров (1830–1905).

Воспитателем Великого князя с 1860 года являлся граф Борис Алексеевич Перовский (1815–1881), возглавлявший раньше Корпус путей сообщения (Высшее учебное заведение, готовившее инженеров-путейцев). Человек этот был строгий и педантичный, что не могло нравиться молодому Александру Александровичу, который тем не менее относился к воспитателю с неизменным уважением. Установка родителей для воспитателей всех детей была одна: вырастить достойных, честных, трудолюбивых и богобоязненных людей.

С самых ранних пор Великий князь Александр выказывал неподдельный интерес к военному делу и к истории, которой очень увлекался и занимался ей без принуждения. Затаив дыхание, часами готов был слушать повествования о военных баталиях, о тяжелых военных буднях, о трудных переходах и о замечательных победах русской армии. Его привлекали и рассказы живых участников событий, тех офицеров, кто прошел горнило мужественно-безнадежной Крымской войны. Он ужасно переживал, узнавая о неудачах «наших», и в такой момент не мог сдержать своих восклицаний и вопросов.

Александр являлся живым и непосредственным ребенком, не умевшим врать и лукавить. Воспитание и придворный этикет ломали натуру, принуждали вести «как надо», говорить «что надо» и «когда надо», но природная естественность все равно прорывалась наружу время от времени.

Это была русская натура, русская не по составу крови (пошло-дотошные критики высчитали, что у него была всего ¹/₆₄ часть русской крови!), а по строю своих мыслей, чувств, восприятий. Он искренне верил в Бога, никогда не испытывая никаких великосветских сомнений, почитал старших, имел склонность к простоте в окружающем мире. Обожал животных, а с любимыми собаками охотно проводил время и мог часами бродить с ними по окрестным лесам, не ощущая тоски или одиночества.

Ценил доброту, честность и преданность. Если убеждался, что человек его любит, то всегда помнил об этом и не стеснялся демонстрировать свою признательность. Родовитость не имела значения. Вот, например, его бонна — няня, англичанка Екатерина Струттон, на руках которой вырос и которая служила Царской Семье многие десятилетия. Он обожал «дорогую Китти», знавшую и хранившую его детские тайны. И когда она умерла в 1891 году, то он, уже Император, счел обязанным отдать ей последний долг и пойти за ее гробом. Это был, как тогда говорили, натуральный человек, в котором было много естественного, даже стихийного.