И вот она лежала совсем нагой, белая кожа ослепительно сверкала в ярких лучах солнца. Де Мобре, отступив на шаг, смотрел на Жюли взглядом изголодавшегося человека, взирающего на жареного каплуна. Девушка нравилась ему, была в его вкусе, хотя и отличалась от Марии своим телосложением, отношением к мимолетному приключению и полным подчинением кавалеру. Этого различия было вполне достаточно, чтобы возбудить в нем мужской пыл.

Не спеша де Мобре начал раздеваться и избавился сперва от пистолетов, шпаги и широкого кожаного пояса. Каждый предмет своего гардероба он аккуратно складывал возле одежды Жюли с видом человека, который придает большое значение порядку и знает, что все нужно делать правильно и вовремя. Точно так же он поступил с камзолом и кружевным воротником.

В конце концов Жюли, чья чувственность реагировала на солнечный жар почти с такой же силой, как на ласки Реджинальда, начала стыдиться своей наготы и воскликнула:

— О, сударь, какое у вас сложится мнение обо мне! И у госпожи… если она догадается…

— Госпожа — как ты ее называешь — никогда не догадается, — успокоил девушку де Мобре, снимая рубашку и обнажая широкие плечи и мощную мускулатуру. — А что касается моего мнения о тебе, то ты сейчас его узнаешь. К этому обязывает меня мой долг кавалера — шотландского кавалера то есть.

С этими словами де Мобре опустился на траву около Жюли. Приподнявшись на локте, он положил руку ей на грудь и стал нежно поглаживать.

— Меня удивляет одно, — заговорил он, словно размышляя вслух, — я еще не встречал женщины, которая распознала бы, какой я есть на самом деле… Ни одна не разгадала моей истинной сути, не поняла моей души! Правда, для этого у них никогда не было достаточно времени.

— Эти же слова вы говорили и госпоже?

— Я говорю их каждой женщине, моя дорогая. Всем без исключения. Но они мне не верят! Быть может, они полагают, что я шучу?

Теперь уж он навалился на девушку всем телом. Неровности грунта больно вдавливались ей в спину и сотни колючих растений терзали ее кожу.

Когда Реджинальд де Мобре и Жюли, спустившись с холма, расстались, не доезжая до Сен-Пьера, оба пребывали в блаженном состоянии, которое явилось результатом приятного утомления. Потом Жюли поехала по направлению к реке Пере, а де Мобре — к дому колониста, чтобы вернуть хозяину лошадь, которая, отдохнув, действительно больше не хромала. Прежде чем скрыться за поворотом дороги, де Мобре обернулся и, приподняв шляпу, с изысканным изяществом поклонился Жюли.

Оставшись одна и преодолевая трусцой каменистую дорогу, девушка, обладавшая редкой способностью сосредоточивать свое внимание только на непосредственной задаче, тут же выбросила из головы все, что могло помешать ей как следует выполнить поручение, которое доверила ей госпожа.

Как Жюли вскоре убедилась, утренние волнения нисколько не отразились на ее памяти, и она без больших усилий и долгих раздумий вспомнила имя вдовы поселенца, которую ей предстояло отыскать. Речь шла о некой Жозефине Бабин, проживающей — нет, Жюли не забыла! — на берегу речки в собственной хижине.

Жюли знала, что по берегу в разных местах стояли несколько лачуг, однако из-за чересчур изобретательного шотландца она потеряла много времени, а потому решила для ускорения процесса поисков завернуть в таверну «У гуся», мимо которой все равно нужно было проезжать, и расспросить дорогу к Жозефине Бабин.

К своему удивлению, она обнаружила, что в таверне было уже полно обедающей публики.