«Качели» считались далеко не самым замысловатым развлечением при дворе регента. Красавица, мадам де Тансен, разделявшая ложе и Дюбуа, и герцога Орлеанского, осмелилась повысить тон увеселений. Впервые внимание регента она привлекла тем, что, проскользнув в его опочивальню до того, как он удалился на покой, разделась догола и, взобравшись на пьедестал, приняла позу живой Венеры. В таком положении ее и обнаружил правитель Франции. Согласно Саду, давшему своей первой преступнице в «Жюстине» имя кардинала, регент вспоминает, чем обязан Дюбуа. В своих письмах маркиз также рассказывает о том, как одна благородная дама пожаловалась герцогу Орлеанскому, что Дюбуа в момент раздражения послал ее на три буквы.

 «Кардинал может быть дерзким, мадам, — ответил регент, внимательно глядя ей в лицо, — но порой он дает хорошие советы».

 В романах Сада, как и в жизни, распутники типа аббата не только избегают последствий своего безнравственного поведения, но и получают вознаграждение за него. В этом плане его произведения просто копируют реальную жизнь. Дюбуа стал премьер-министром. Чтобы усилить престиж этого положения, предполагалось, что будет вполне уместно сделать его кардиналом с тем, чтобы впоследствии он сменил Фенелона на посту архиепископа Камбре.

 Даже в легкомысленной атмосфере эпохи регентства нашлись люди, воспротивившиеся этому. Дюбуа теоретически соблюдал обет безбрачия, и мир был готов смотреть на его проступки в этом плане сквозь пальцы. Но он не потрудился пройти большинство ритуалов, необходимых для получения нового поста. Если бы его возвели в сан архиепископа Камбре, пришлось бы пройти все эти условности сразу. Идея эта представлялась совершенно нелепой. Действительно, кто-то сардонически предложил, чтобы картина введения в сан нового архиепископа называлась «Первое причастие кардинала Дюбуа». Но даже эта возможность подвергалась сомнению, поскольку, чтобы пройти причастие, ему предстояло креститься. Не обошлось без вмешательства Дюбуа, который доказывал, что в истории имелись другие примеры, когда человеку приходилось пройти все ритуалы сразу. Так было со святым Амвросием. То, что когда-то дозволили великому святому церкви, вполне годилось и для изобретателя раблезианских качелей. Абсурдность подобного сравнения вызвала сначала сдавленные смешки и восклицания удивления, постепенно переросшие во взрывы смеха. Наконец даже сам Дюбуа присоединился к всеобщему веселью. В конце концов, его без каких-либо проволочек возвели в сан архиепископа Камбре.

 Единственное, чего не хватало Дюбуа для того, чтобы претендовать на роль главного героя «120 дней Содома» или «Жюльетты», — это полное отсутствие свидетельств в пользу совершения им настоящих преступлений или склонности к человекоубийству. Но то, что отсутствовало у нового архиепископа, как явствовало из ходивших в ту пору слухов, с лихвой имелось у самого регента. Не без причины герцог Орлеанский получил название «Филипп-отравитель». Регентом он мог стать только после смерти дофина, что и случилось. Не мешало бы, чтобы умер и старший сын дофина, что вскоре тоже исполнилось. Имелись все основания подозревать — эти смерти наступили не сами по себе, а их спровоцировали, используя яд. То же случилось и с герцогом де Берри. Вскоре после скандала, поднятого им при дворе относительно пристрастия его жены к своему отцу, герцог заехал навестить ее в Версале. Отобедав с супругой, он почти немедленно почувствовал сильные боли в животе и очень скоро скончался, снова оставив герцогиню де Берри в распоряжении ее отца.

 В частной жизни регент практически ничем не отличался от садовского героя.