Но случилось так, что срок тюремного заключения аббата де Сада оказался кратким, и его репутация дворянина и священнослужителя не пострадала. Предложения лишить его должности генерального викария или прихода церкви Сен-Леже в Эбрее не приняли во внимание, так как они могли рассматриваться как акт мщения. В то же время ему порекомендовали на время удалиться в Прованс и не показываться в Париже до тех пор, пока пересуды не умолкнут, а впредь во время своих визитов в столицу и к мадам Пирон быть более осмотрительным. Вольтер предвидел скандал такого рода и свое представление о церковной карьере друга изложил в письме в стихотворной форме.

   Взгляни на идеального святошу!

   Любить готов и ублажать,

   И без трудов особых церкви ношу

   С мирскою радостью мешать.

 В детские годы своего племянника аббат служил для него примером человека огромного влияния и объектом подражания. Его поведение, возможно, позволило отбросить последние колебания и свободно предаваться обуревавшим его страстям. Этому также способствовала задумка графа де Сада уйти из мира, как это сделала графиня, и предаться мыслям о бренности жизни. Для принятия этого решения, как выяснилось, у него имелись довольно веские причины. У него уже начали проявляться первые признаки водянки. Сбои в работе жизненно важных органов не обеспечивали своевременного вывода из организме жидкости. Не надеясь на выздоровление, он искал облегчения своим страданиям на водах Пломбьера. В более легких случаях врачи, возможно, помогали избавиться от водянки. Графу де Саду предложили подвергнуться «пункции». С помощью острого троакара, введенного в брюшную полость, у него могли откачать от десяти до пятнадцати кварт жидкости [5] , но такое лечение приносило лишь кратковременное облегчение. Проводить его с каждым разом приходилось бы все чаще, а состояние пациента продолжало бы явно ухудшаться.

 Все же пример аббата де Сада служит еще одним доказательством того, что благочестивый порядок Людовика XIV безвозвратно ушел в прошлое. Наряду с анархией в политике шло моральное разложение общества, не обошедшее стороной даже высших служителей Церкви. Волна перемен нравственных устоев наступала с такой скоростью, что верования и понятия, казавшиеся непреложными, сметались ею, как моды минувшего летнего сезона. Публичные дома терпимости и частные petite maison не только открывали врата сексуального рая, но и предлагали новую философию жизни, более подходящую для того времени. Век короток, а «потоп», как назвал его Людовик XV, составлял всего лишь четвертую его часть. Большую часть этого времени Сад провел в заключении, но в моменты свободы он следовал модному влечению той эпохи.

 Однако в его случае извращенность и жестокость, которые якобы возбуждали в нем половое чувство, в такой мере отличались от нормы, что через год после его возвращения с войны владельцы домов терпимости в Париже получили предупреждение насчет него от Луи Марэ, инспектора полиции, отвечавшего за нравы общества в городе. Инспектор посетил мадам Бриссол, хорошо известную владелицу публичных домов в Барьер-Блакш и на рю Тир-Бурден. Зная, что Сад в Париже, Марэ записал: «Этой Бриссол, не вдаваясь в дальнейшие подробности, я настоятельно порекомендовал, чтобы никаких девушек ему для сопровождения в petite maison она больше не давала». Petite maison как тайное место для интимных удовольствий титулованных и знатных особ стало символом разврата хорошо обеспеченных. Уединенность и надежность укрытия за его стенами делали такой дом идеальным местом для развлечений, подсказанных Саду его изощренным умом.