Вот оно, это письмо:

«В настоящее время, когда я скоро вручу свою душу Господу, я хочу заверить Вас в своей дружбе, которая пребудет неизменной до последней секунды моей жизни. Прошу у Вас прощения за все, что я Вам причинила вопреки тому, чем я Вам обязана; я умираю позорной смертью, которую мои враги навлекли на меня. Я прощаю их от всего сердца и прошу Вас тоже простить их. Надеюсь, вы простите мне бесчестье, какое может пасть и на Вас, и все же помните, что здесь мы лишь на краткое время и вскоре, быть может, Вам придется дать Богу точный отчет во всех своих поступках вплоть до праздных слов, как сейчас готова это же сделать я. Позаботьтесь о своих земных делах и о наших детях и подавайте им пример; посоветуйтесь на этот предмет с г-жой де Марийак и с г-жой Куте. Молитесь за меня, как только можете, и верьте, что я умираю всецело преданной Вам.

Доктор внимательно прочел письмо, после чего заметил маркизе, что одна из фраз в нем неуместна — та, где она пишет о врагах.

— Сударыня, — сказал он ей, — у вас нет других врагов, кроме ваших преступлений, а те, кому вы даете имя врагов, — это люди, чтущие память вашего отца и братьев, которую вы должны бы чтить больше, чем они.

— Но, сударь, — возразила она, — разве те, кто добивается моей смерти, не являются моими врагами, и разве это не по-христиански простить их за преследования?

— Сударыня, — ответил доктор, — они вовсе не враги вам. Это вы являетесь врагом рода человеческого, а вам никто не враг, ибо о вашем преступлении нельзя думать без ужаса.

— Что ж, отец мой, — сказала она, — я не питаю злобы к ним и желаю, чтобы те, кто более всего способствовал моему аресту и нынешнему моему положению, попали в рай.

— Сударыня, как вы это понимаете? — осведомился доктор. — Обыкновенно так выражаются, когда кому-то желают смерти. Прошу вас, объяснитесь.

Боже меня избави, отец мой, быть так понятой! — воскликнула маркиза. — Напротив, пусть Бог даст им на этом свете долгое процветание, а на том пусть их счастье и блаженство будут бесконечными. Продиктуйте мне другое письмо, сударь, и я напишу его, как вам будет угодно.

Написав его, маркиза не хотела думать ни о чем другом, кроме исповеди, и попросила доктора в свой черед взяться за перо. Она объяснила:

— Я совершила столько грехов и преступлений, что при простой устной исповеди у меня не будет уверенности, все ли полностью я их перечислила.

Они оба опустились на колени, дабы испросить милости у Святого Духа, и после прочтения «Veni Creator» и «Salve Regina» доктор поднялся и сел за стол, а коленопреклоненная маркиза прочла «Confiteor» и приступила к исповеди.

В девять часов вечера пришел отец Шавиньи, тот самый, что привел утром доктора Пиро; похоже, маркиза была недовольна его визитом, однако приняла его приветливо.

— Я не надеялась, отец мой, увидеть вас так поздно, — сказала она, — и все же прошу вас, оставьте меня еще на несколько минут с господином доктором.

Отец Шавиньи удалился.

— С чего это он пришел? — поинтересовалась маркиза у доктора.

— По доброте, чтобы вы не оставались в одиночестве, — ответил тот.

— Вы намерены меня покинуть? — с нескрываемым испугом воскликнула маркиза.

— Сударыня, я намерен делать все, что угодно вам, — сообщил доктор, — но вы окажете мне огромную услугу, если не будете возражать, если я на несколько часов вернусь к себе. А в это время с вами побудет отец Шавиньи.

— Ax, сударь, — ломая руки, промолвила маркиза, — вы же обещали не оставлять меня до самой смерти и вот уходите.