— Занимавшийся такого рода сомнительными внешнеторговыми сделками Александр Шальк-Голодковски был офицером госбезопасности. Он служил в вашем управлении?

— Нет. Он подчинялся непосредственно министру. Насколько мне известно, он никому другому, кроме Мильке, не докладывал. За несколько лет до моего ухода на пенсию в аппарате секретаря ЦК по экономике Рудольфа Миттага создали сектор, который ведал работой Шалька-Голодковски.

— Бросается в глаза, что когда речь идет о скандальных акциях госбезопасности, то единственным виновником вы хотите выставить бывшего министра Мильке. А он, как говорят, играет в детские игрушки, и его нельзя ни допросить, ни привлечь к ответственности.

— Я отказываюсь выдавать на расправу людей, которые вместе со мной работали в Главном управлении разведки.

— Население напугано новыми сообщениями о том, что еще две тысячи «офицеров особого назначения» — никому не известные — по-прежнему занимают ключевые посты в экономике и системе управления. Госбезопасность ушла в подполье?

— Это чепуха, — уверенно ответил Вольф. — Офицеры особого назначения существовали с незапамятных времен. Это были сотрудники, которых мы хотели социально защитить. Им находили работу, но они сохраняли свое звание. Если по своей гражданской профессии они получали меньше, чем прежде, мы разницу доплачивали. Но то, что они составляли подполье на случай, если что-то произойдет, абсурд! Хотя бы потому, что до октября восемьдесят девятого года Мильке и предположить не мог, что случится нечто подобное. Существование такой подпольной структуры, новых вервольфов, я полностью исключаю.

— Своих разведчиков вы изображаете джентльменами в галстуках. Плохими неизменно оказываются другие.

— Это типично для разведывательных служб всего мира.

— Господин Вольф, вы публично назвали госбезопасность «сердцевиной аппарата подавления». А себя вы ощущаете совершенно невиновным?

— Что вы понимаете под виной? Когда я выступал на демонстрации 4 ноября 1989 года на Александерплац в Восточном Берлине, то сказал, что несу ответственность за то, что в течение нескольких десятилетий состоял в руководстве этого аппарата подавления.

— Вы утверждаете, что уже давно освободились от сталинизма. Почему же вы не выступали против тех решений, которые были вам не по нутру?

— Этот тот вопрос, который приходится ставить перед собой многим коммунистам: во имя чего мы вообще жили? После ухода со службы я пытался подвигнуть людей на общественную смелость и привнести мысль о необходимости перестройки и гласности в ГДР. Сегодня я понимаю, что уже было поздно. Десятилетиями я занимал высокое положение в системе. Как один из руководителей госбезопасности, я ощущаю свою ответственность за слежку за людьми и репрессии, но не в юридическом смысле. Я сделал для себя вывод, что больше не приму никакого поста. А в то время мне от разных людей поступали предложения взять на себя ответственность за всю госбезопасность.

— Кто хотел предложить вам этот пост? — заинтересовались журналисты.

— Некоторые члены Центрального комитета партии, когда генеральным секретарем стал Эгон Кренц. Двое из них были министрами. Они говорили: мы обязаны спасти страну, ты единственный, кто обладает авторитетом, достаточным для того, чтобы взять на себя руководство Министерством госбезопасности и не допустить худшего. Но я не принял бы этой должности не только тогда, но и десятью годами ранее.

— А что вы могли бы сделать на посту министра, чтобы не допустить худшего?

— Я, как и многие, верил, что в нашей стране можно провести перемены. Я добился для Главного управления разведки относительной автономии, и в этой сфере не очень-то позволял командовать.