Второго апреля 1949 года Абакумов доложил вождю, как в ГДР исполняют его указание: «Во всех уездах, где организуются немецкие органы госбезопасности, также создаются и уездные отделы МГБ. На аппарат Уполномоченного МГБ и оперативные сектора теперь ложится работа по руководству и контролю над немецкими органами безопасности».

Восьмого февраля 1950 года, через четыре месяца после создания ГДР, на заседании Народной палаты министр внутренних дел Карл Штайнхоф предложил создать отдельное ведомство госбезопасности:

— Это необходимо, потому что в последнее время участились случаи нападений на советских солдат, проходящих службу в ГДР. Шпионы, диверсанты и саботажники всё заметнее. Для защиты социалистической родины необходима сильная структура, способная бороться не только с внутренним врагом, но и с происками империалистических спецслужб.

Народная палата приняла закон о преобразовании Главного управления по защите народного хозяйства в Министерство государственной безопасности. 24 февраля свою подпись поставил президент Вильгельм Пик. Вильгельм Цайссер стал министром. Эрих Мильке — его заместителем, в том же 1950 году его ввели в состав ЦК партии.

Поначалу Мильке сам вел допросы. Следственный изолятор МГБ разместили в берлинском районе Хоэншёнхаузен. Узников доставляли в фургонах с надписью «Хлеб», «Молоко» или «Живая рыба».

Межзональную границу давно закрыли, и людей, как правило, сажали за попытку бежать в Западную Германию. Методы были те же, что и в НКВД: заключенных избивали, лишали сна, держали в крохотных камерах без окон. В следственной тюрьме половина камер была без света. Узники сидели там месяцами, годами, теряли чувство времени. Им сознательно давали мало воды и кормили пересоленной пищей, чтобы они страдали от жажды. В маленьких камерах держали по шесть-семь человек. Бывшие заключенные рассказывали, что ночью, когда одному нужно было повернуться на другой бок, поворачиваться приходилось всем вместе.

Допросы проводились ночью, узникам не давали спать. Арестованного приводили в состояние полной беспомощности, пока, как говорил один из бывших заключенных, «тебе не станет совершенно безразличной твоя жизнь и тебе не будет на всё наплевать». Требовали признания. Если арестован, значит, виновен. Люди ломались и сознавались во всём, что от них требовали следователи МГБ.

Поначалу советские и немецкие офицеры госбезопасности работали рука об руку. Потом остались только немцы. Служили здесь бывшие солдаты вермахта, которые прошли через советские лагеря и антифашистские курсы. Они отправились на Восточный фронт фанатичными национал-социалистами, а вернулись после войны фанатичными коммунистами.

В одном из зданий рядом с тюрьмой разместили оперативно-техническое управление Министерства госбезопасности.

В соседних жилых домах в квартирах на верхних этажах, откуда видна тюрьма, селили только чекистов. Сотрудникам Министерства госбезопасности больше платили, быстрее давали квартиры. Но главное — они были наделены тайной властью над остальными людьми. Население их недолюбливало.

После смерти Сталина телесные наказания запретили.

В спецшколе МГБ учили, как вести допросы без физического насилия. Главный метод — полная изоляция. После трех-четырех недель возникало непреодолимое желание хоть с кем-нибудь поговорить. Заключенные стучали в дверь:

— Почему меня не вызывают на допрос?

Следственная часть размещалась в отдельном крыле. На трех этажах оборудовали кабинеты для следователей. Широко использовался несложный прием: хороший следователь — плохой следователь. Один кричал и угрожал, другой приходил в хорошем настроении:

— Зачем вам запираться? Пожалейте себя: для вас это жизнь, а для нас всего лишь служба.