Владимир Гораль. Марш Кригсмарине
Глава 1. "Отто фон Шторм - гордость Кригсмарине1 и друг русалок"
Сегодня 21 сентября 1951-го года. Этот проклятый шторм не унимается уже третьи сутки, а у малышки Эйди температура под сорок и жаропонижающее уже почти не помогает. Дышит она с трудом, хрипы в лёгких слышны без всякого стетоскопа, стоит лишь приложить ухо к её детской груди. Бедняжку мучает надсадный кашель. Она зажимает рот во время приступов и в маленькой ладошке остаётся пугающая ржавая мокрота. Это пневмония. Не нужно быть доктором, чтобы поставить диагноз. В сорок втором на борту моего У-бота также умирал дизелист Шульц и мы ничего не могли сделать, даже всезнайка-лейтенант Курт Монке, наш акустик и по совместительству врач, с четвёртого курса медицинского факультета ушедший добровольцем на флот. Дурачок Курт насмотрелся картинок и начитался романтических бредней в патриотическом, иллюстрированном ежемесячнике Кригсмарине: о морских баталиях, о боевом моряцком братстве, о героях-подводниках - арийских хозяевах морей и океанов.
Курт был хорошим студентом-медиком и знал своё дело. На стоянках он успел натащить на борт нашего "Чиндлера"2 множество полезных медицинских штучек, включая кучу медикаментов и даже походный набор дантиста. Этот кожаный саквояж, над которым вначале все потешались, очень пригодился нам в дальнем походе. Монке в течении месяца удалил больные зубы у двоих ребят - второго механика и боцманмата. После этого парня все крепко зауважали и называли не иначе как: "Наш Монке". Когда у Шульца начался надсадный кашель, и он стал жаловаться на жар и боль в груди, то Монке, прослушав его стетоскопом, помрачнел и поставил страшный диагноз - Пневмония. Тогда это был всё равно, что смертный приговор. Про пенициллин Курт читал как-то короткую заметку в медицинских изданиях. Вроде что-то там американцы экспериментируют с какой-то плесенью, но пока всё туманно. Бедняга Шульц мучился и задыхался, пока я не приказал бледному, как полотно акустику-лекарю сделать больному такой укол морфина, чтобы он мирно заснул и больше не просыпался.
Об этом знали только мы двое, а в вахтенном журнале я просто указал дату и время смерти бедняги. С того дня прошло почти девять лет и антибиотики давно уже спасают миллионы жизней. Мне же сейчас надо вырвать из лап смерти только одну маленькую жизнь и эта жизнь моей пятилетней дочери - Эйди, Эидис Вард, урождённой фон Шторм. Наше родовое древо восходит к самому Генриху фон Вальпотт, первому магистру Тевтонского Ордена. Мой славный пращур Вильгельм фон Шторм был женат на его дочери. По большому счёту мне, графу Отто фон Шторм, всегда было наплевать на собственную голубую кровь и только с рождением дочери этот, как мне всегда казалось, ветхозаветный казус приобрел для меня какое-то значение. Да и, наверное, я просто старею. К тому же теперь, когда мой родной Книгсберг3 - сердце Восточной Пруссии, аннексирован русскими, история моей семьи, как часть истории моего побеждённого, униженного и разодранного на части Отечества, стала для меня по настоящему важной.
Когда-то, в начале войны пропагандистские борзописцы из разных газет и журналов пытались сочинять обо мне всякие небылицы. У меня с сорок первого по сорок второй годы было самое большое по тоннажу количество потопленных неприятельских кораблей и судов. Я просто был тогда удачливым командиром "Чиндлера", славного У-бота, одной из новейших на тот момент немецких подлодок. Это плут "Чиндлер" был удачником - я же просто при нём подвизался. Один щелкопер-журналист тиснул про меня статейку в Фёлькишер Беобахтер4. Эта галиматья называлась простенько и со вкусом: " Отто фон Шторм - гордость кригсмарине и друг русалок". " Гордость Кригсмарине", это ещё можно было как-то пережить, но "друг русалок " это уже было ни в какие ворота. |
