|
Оттащив лопнувшее дверное полотнище в сторону, Ник ворвался в тесный предбанник – и замер, увидев девушку. Она застыла возле кровати, растрепанная, напуганная. В номере стоял тяжелый запах рвоты. Прикрыв руками полуобнаженную грудь – гардероб Эн подвергся таким же печальным метаморфозам, как и одежда Ника – девушка жалобно всхлипнула. – Живая! – выдохнул тренер. – Телефон не работает, – тихо ответила Эн, продолжая всхлипывать. – Мне переодеться надо. Ты это… выйди, а? – Переодеться… – пробормотал Ник и сполз спиной по пыльной стене на пол. Одежда, лежавшая в сумке Эн и чемодане Ника, сохранилась гораздо лучше той, что была на них надета. Но все остальное – мыльно-пузырные принадлежности, кое-какие продукты – пришли в негодность. Зубная паста окаменела в тюбиках, шампунь сгустился в странную желеобразную массу, одеколон Ника испарился, сыр и печенье изгрызли то ли мыши, то ли тараканы. Пластиковые обложки тетрадей с тренерскими почеркушками Проскурина склеились, высохли и покоробились, а все записи, сделанные гелевой ручкой, сильно вылиняли и еле читались. – У меня застежка лифчика сломалась, – пожаловалась Эн. – И пуговицы на кофточке растрескались. – Ты на ботинки мои посмотри. – Ник мрачно пихнул ногой на середину комнаты скрюченный, серый от пыли башмак. – Ссохся весь. Не то, что ногу – палец не всунуть. – Что с нами случилось? – в сотый, наверное, раз задала один и тот же вопрос Эн. – Ничего не включается… ни телефоны, ни часы. Тока нет. Водопровод не работает. Вода в бутылке протухла. Голова болит. Пыль кругом… – Не знаю, – тоже в сотый раз ответил Ник. – Ты готова? Пойдем вниз, выйдем на улицу, посмотрим. Эн подошла к окну, провела рукой по серому от грязи стеклу. – Ничего не видно. – Вот поэтому и надо выйти наружу. Ну, давай! – Давай, – кивнула Эн. …Что же случилось? Почему всё… испортилось? Эти два вопроса стали риторическими, набили оскомину, их в разных вариациях в течение последующих дней и Ник, и сама Эн задавали себе столько раз, что давно уже сбились со счета. Но вопросы требовали ответов. Что случилось? Почему все вещи вокруг так сильно состарились, пришли в негодность, истлели, сгнили? Ответов не было. Были наблюдения и находки. Жуткие, невозможные находки. Первая состоялась сразу после того, как они выбрались из пустой гостиницы. Улица, некогда оживленная, полная машин и людей, встретила их тишиной – лишь легкий волжский ветерок шелестел листвой деревьев да где-то в отдалении перекликались тонкими голосами птицы. Прямо напротив входа в гостиницу поперек проезжей части застыл трамвай, врезавшийся в грузовик. Краска на вагоне облупилась, крыша проржавела. Ник обратил внимание на оборванные провода, лежащие сверху. Кабина трамвая смялась, стекла вылетели. С гостиничного крыльца хорошо просматривался салон. И люди. Вернее, то, что от них осталось. Кости, черепа, истлевшая одежда. Трамвай мертвецов. – А почему мы… живые? – спросила Эн и прижалась к Нику. Девушку трясло, отчетливо было слышно, как у нее постукивают зубы. – Не знаю… – П-пойдем отсюда. С-скорее! И они пошли, озираясь и с каждым шагом пугаясь все больше и больше. Город умер. Асфальт на тротуарах и проезжей части там и сям был взломан деревьями и кустами. У поворота на Вокзальную площадь, прямо посреди перекрестка, шелестел на ветру выводок молодых березок. Вдоль ржавых рельсов росла трава. Не жалкий городской ежик, а высокий, сочный бурьян. Там, где раньше были газоны, глухой стеной встала густая крапива. Ее заросли тянулись вдоль всей улицы Саид-Галеева. |
