Он лег на спину, раскинув руки, и маленькая речушка тихо понесла его. Течение было несильным, вода становилась все чище и холоднее, берега приблизились друг к другу, дно обмелело, и Турецкий выбрался на берег. Он стянул с себя тренировочный костюм, бросил в реку и, хоть стучал зубами от холода, снова полез в воду, долго тер тело песком, сделал десятка три согревательных упражнений и облачился в свои джинсы, рубашку и кеды.

В темноте было невозможно сориентироваться, он зашагал наугад, как ему показалось на север. Вероятно, это была небольшая рощица, которая вскоре осталась позади, и перед ним чуть забелели пятиэтажные корпуса "хрущеб". Где-то послышался вой мотора, он побежал на звук значит, дорога рядом, и понял, что он уже на этой небетонированной, изрытой колеями дороге, уходящей резко за поворот, из-за которого засветили фары приближающегося грузовика. Он рванулся в сторону, но потерял равновесие на скользком грунте, пытался увернуться от грузовика, но было поздно, его ударило, завертело, отбросило в сторону, он цеплялся за воздух до тех пор, пока сознание не покинуло его окончательно…

- Когда придет в сознание, сразу вызовите меня. Постарайтесь узнать имя. Надо сообщить родным.

- Он не умрет, Давид Львович? Такой молодой…

- Могу сказать твердо только после полного обследования и рентгена.

"Я не умру, я уже умер!" хотел крикнуть Турецкий, но язык и губы еще не подчинялись ему. Он пересилил боль и открыл глаза, но успел увидеть только узкую полоску света, которая тут же исчезла: дверь в коридор закрылась. Значит, он в больнице. Он болен. Чем он заболел и когда?

Он приподнялся на локте. В плечо и голову ударило раскаленным железом, и он все вспомнил, как будто прокрутил обратно кино: бешеный грузовик, рощица, грязная речка, вонючая труба, татары, Керим, тюрьма, Чуркин, Амелин…

Из этой больницы надо срочно удирать, это не тюрьма, надо просто встать и уйти, вот так, в этой рубахе шестидесятого размера, встать с кровати и уйти.

Он дошел до двери как по палубе, пол качался под ногами, стены норовили опрокинуться навзничь, но он все-таки взялся за ручку двери и потянул ее на себя, но дверь осталась стоять на месте, а он оказался на полу…

- …Сейчас к нам придет доктор, нам сделают рентген… словно маленькому ребенку объясняла сестра. А сейчас мы скажем, как нас зовут.

- Саша! выпалил Турецкий и спохватился: "Вот козел, нельзя говорить свое имя, вот козел". Козлов, Александр.

- Козлов, Александр. Когда мы родились?

Турецкий уже был настороже:

- Тридцать первого декабря тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Он сбавил себе несколько лет.

- А по какому адресу мы проживаем?

Фантазия Турецкого не срабатывала и он долго не мог вспомнить ни одного названия улицы кроме Фрунзенской набережной, на которой как раз сам и проживал.

- Ничего, миленький, не волнуйся, может, телефон есть, я домой позвоню, жене или маме.

- Я живу на Пятницкой у приятеля. Позвоните, пожалуйста, моей тете, у меня больше никого нет. Скажите, что вы от ее племянника Саши с Пятницкой, обязательно так скажите, только сразу, прямо сейчас позвоните, а то она уйдет на работу, и пусть никому ничего не говорит… ее тетя Шура зовут…

Полковник Романова за последние двое суток спала в общей сложности не более шести часов, урывками, перемежая сон телефонными разговорами, поездками по городу, беготней по зданию Петровки, 38. Но она упрямо не шла домой и сейчас, в три часа утра, сидела за своим рабочим столом, уронив голову на руки. Она и себе не могла бы объяснить, почему она вот так сидит, когда все равно до начала рабочего дня ничего не высидишь, и для пользы дела и для ее собственной надо было бы поехать домой. Но сон все-таки сморил ее, и она, тяжело поднявшись из-за стола, сняла форменный китель и сапоги, завалилась на узенький кожаный диван.