Уходя, старший с напускным сочувствием сказал матери:

— Вам бы впору, гражданка Брыловская, написать заявление в осуждение предательской деятельности врага народа Рокоссовского. Так для вас будет лучше. Да и нелишне бы сменить сыну фамилию.

— Ничего делать не буду, — решительно ответила мать. — Чему быть, того не миновать.

На следующий день к дому подкатил автомобиль с грузчиками. Старший из них зачитал матери постановление о конфискации имущества. Она начала было возражать, но тот, не слушая, приказал выносить из квартиры указанные в списке вещи. Виктор помнил, как со стены над его кроватью сорвали ковер, сшитый из оленьих шкур, вылили из аквариума воду вместе с рыбками. Вынося опорожненную емкость, один из грузчиков посетовал:

— И с этим добром нам еще возиться…

— А мы сделаем так, — ответил другой и ударил камнем по аквариуму. Осколки со звоном разлетелись. — Вот и избавились.

Потом заявился домоуправ, сказал, чтобы в течение дня квартиру освободили.

— Куда же нам идти? — со слезами на глазах спросила мать.

— Это нас не касается. Квартира предназначена очередному жильцу.

И директор театра, где работала мать, сказал, что в связи с сокращением штата она увольняется.

Такие удары судьбы могла выдержать не всякая женщина. Еще через два дня Людвига Викторовна с Виктором сели на московский поезд. Они возвратились в родной Смоленск.

Почти три года находился Константин Константинович под арестом в печально знаменитых петербургских «Крестах». Для будущего полководца это было тяжелое, вычеркнутое из жизни время.

Сутками продолжались допросы. В пыточных камерах морили голодом, холодом, жаждой. Заточали в камеру смертников, дважды ночью вывозили в лес на расстрел. Но он выдержал нечеловеческие испытания, выстоял. Ни на кого не дал показаний, ни одного человека не арестовали по его делу.

Позже Сталин поинтересовался:

— Там били?

— Били, — ответил он, глядя в пронзительные глаза всесильного вождя.

Вспоминать о пережитом не любил. Когда его об этом спрашивали, замыкался или переводил разговор на другое.

Репрессиям в то время подверглась значительная часть офицерского корпуса Красной Армии. Многие были расстреляны. Рокоссовский чудом остался в живых.

А меж тем нарастала угроза новой войны. Ее огонь уже полыхал в Европе, подняла голову и японская военщина. Обстановка вынуждала пересмотреть сфабрикованные «дела» на некоторых военачальников.

На всю жизнь в памяти Константина Константиновича сохранился студеный мартовский день, когда его вызвали в канцелярию тюрьмы.

— Рокоссовский? — хрипло спросил усач, обутый в добротные теплые бурки и посмотрел на рваные опорки арестованного.

— Точно так, гражданин начальник.

— Это какой же у тебя нашелся покровитель?

— Не могу знать.

— Знаешь. Все знаешь, только прикидываешься. Ну, да ладно. Получай для воли документ, — и подал листок серой бумаги.

«Для воли? Не ослышался ли?» — С трудом сдерживая волнение, Константин Константинович взял бумагу, стал читать.

«Справка. Выдана гр-ну Рокоссовскому Константину Константиновичу, 1896 г.р., происходящему из гр-н б. Польши, г. Варшава, в том, что он с 17 августа 1937 г. по 22 марта 1940 г. содержался во внутренней тюрьме У ГБ НКВД ЛО и 22 марта 1940 г. из-под стражи освобожден в связи с прекращением его дела. Следственное дело № 25358 1937 г.».

Он не стал вчитываться в подписи. Была бы печать. А она была: круглая, лиловая, с отчетливым оттиском.

— Надлежит ехать в Москву, в свой наркомат.