- Вы сказали, господин Сикс?

- Да, - ответила она. - Это он был в кабинете у Пфарра. Он прямо вылетел из этого кабинета и был в такой ярости, что лицо у него побагровело и стало похоже на свиную печенку. Он едва не сбил меня с ног.

- А вы не помните, о чем они еще говорили?

- Нет, помню только, каждый кричал, что другой хочет его уничтожить.

- А где была фрау Пфарр в это время?

- Ее не было. Думаю, она была на водах.

- Спасибо, - сказал я. - Вы мне очень помогли. И теперь мне нужно возвращаться на Александрплац.

Я повернулся к двери.

- Простите, - сказала фрау Шмидт. Она показала на коробку с костюмом. А что мне делать с формой господина Пфарра?

- Пошлите ее, - сказал я, оставляя на столе пару марок, - рейхсфюреру Гиммлеру. - Принц-Альбрехт-штрассе, дом девять.

Глава 4

От Нойенбургерштрассе до Симеонштрассе несколько минут ходьбы, но когда попадаешь в этот район, кажется, что ты совсем в другом мире. Если на Нойенбургерштрассе вы отметите слегка облупившуюся краску на оконных рамах, то на Симеонштрассе обнаружите, что в окнах вообще нет стекол. Назвать этот район бедным - все равно как считать, что единственная проблема Йозефа Геббельса* заключается в том, что он не может подобрать себе обувь по ноге.

______________

* Йозеф Геббельс - министр пропаганды в правительстве Гитлера.

По обеим сторонам узких, мощенных булыжником улочек, словно гранитные утесы, возвышаются пяти-шестиэтажные многоквартирные дома, между которыми на веревках сушится белье. В мрачных переулках по углам, небрежно опершись о стену, часами стоят угрюмые юнцы с самодельными папиросками в зубах, безучастно глядя на стайки сопливых ребятишек, которые шумно резвятся на тротуарах, заваленных мусором. Увлеченные игрой, они не замечают ни этих юнцов, ни грубо намалеванных на стенах свастики и серпа и молота. Давным-давно уже присмотрелись они к символам, расколовшим мир взрослых на два враждебных лагеря, и к непристойным надписям везде и всюду. В подвальных помещениях, куда вообще не заглядывает солнце, ютятся небольшие лавчонки и заведения, оказывающие какие-то мелкие услуги беднякам. Выбор этих услуг невелик, и люди, решившиеся открыть в этом районе свое дело, в лучшем случае сводят концы с концами.

Я направлялся в одно из таких заведений, а именно в ломбард. На деревянных ставнях, постоянно закрытых, чтобы попытаться сохранить в целости стекла, была намалевана большая Звезда Давида, однако это меня не остановило. Помещение освещалось масляной лампой, которая свешивалась с низкого потолка, солнечный свет не проникал внутрь вообще - создавалось впечатление, что ты в трюме старинного парусника. В ожидании Вайцмана, хозяина этого ломбарда, появлявшегося обычно из задней комнаты, я разглядывал товары, выставленные на продажу: старую островерхую каску пехотинца германской армии; заключенное в стеклянный ящик чучело сурка, который, судя по его внешнему виду, скончался от сибирской язвы; старый пылесос фирмы "Сименс". Здесь были ящики с орденами - в основном Железными крестами второй степени, вроде того, что у меня; двадцать с лишним томов "Военно-морского календаря" Колера с изображениями кораблей, давно уже покоящихся на дне морском или отправленных в переплавку; радиоприемник "Блаупункт"; бюст Бисмарка с широкой трещиной в основании и старый фотоаппарат "Лейка". Я изучал ордена, когда запах табака и знакомый кашель возвестили о появлении хозяина.

- Похоже, вам следовало бы заняться своим здоровьем, господин Вайцман.

- Не могу сказать, чтоб у меня было особое желание задерживаться на этом свете.

Когда Вайцман говорил, мне все время казалось, что в следующую секунду он разразится хриплым кашлем. Кашель подкарауливал его, как охотника рысь, готовая мертвой хваткой вцепиться в горло.