Поэтому я сказал:

- Послушайте, господин доктор. Как я только что объяснил вашему человеку, я устал и так много выпил сегодня, что забыл о том, что у меня есть управляющий в банке, который заботится о моем благосостоянии.

Шем опустил руку в карман пиджака, но я даже не шевельнулся, настолько уже был вымотан. Однако из кармана он вытащил бумажник.

- Я навел справки и выяснил, что на вас можно положиться. Вы нужны мне на пару часов, за которые я заплачу вам двести рейхсмарок, что соответствует вашему заработку за неделю. - Господин доктор положил бумажник на колени и вытащил оттуда два синих банкнота, сделать это ему было не так-то просто, поскольку он оказался одноруким. - А потом Ульрих отвезет вас домой.

Я взял деньги.

- Черт возьми! Я ведь собирался лечь в кровать и поспать. Но, кажется, это придется отложить. - Мне пришлось наклониться, чтобы сесть в машину. Поехали, Ульрих.

Ульрих захлопнул мою дверь и занял место шофера. Рядом с ним сел тот самый молодой человек с пронзительно свежим лицом. Мы двинулись в западном направлении.

- Куда мы едем? - спросил я.

- Вы все узнаете в свое время, - ответил Шем. - Хотите выпить? А может, закурить? - Он открыл ящик с напитками, который выглядел так, будто его достали с затонувшего "Титаника", и предложил коробку с сигаретами: - Это американские сигареты.

Я закурил, а от напитков отказался: когда тебе ни за что ни про что отстегивают двести марок, надо иметь свежую голову.

- Не будете ли вы так любезны поднести мне огонек? - попросил Шем, вставляя сигарету в рот. - Единственное, что мне не удается, это зажигать спички. Я потерял руку, когда Людендорф бросил нас на штурм Льежской крепости. А вы были на передовой?

Голос у него был мягкий, и говорил он вежливо, даже вкрадчиво, почти растягивая слова, но тем не менее в интонации проскользнул отзвук металла, и я подумал, что такой голос может заставить человека наговорить на себя черт знает что. С таким голосом можно сделать блестящую карьеру в Гестапо. Я дал ему прикурить, закурил сам и откинулся на спинку сиденья.

- Да, я был в Турции.

О Боже, сколько людей - и так неожиданно - заинтересовались моим военным прошлым! Может, мне стоило обратиться с прошением насчет заслуженной награды, какого-нибудь "Значка ветерана"? Я выглянул в окно и увидел, что мы приближаемся к Грюневальду - лесному массиву по берегу реки Хафель в западной части Берлина.

- А в каком чине вас демобилизовали?

- В чине сержанта. - Я почувствовал, что он улыбается.

- А я был майором, - уточнил он с единственной целью поставить меня на место. - И после войны вы пошли в полицию?

- Нет, не сразу. Какое-то время я состоял на гражданской службе, но она была нестерпимо однообразной, и в 1922 году я поступил в полицию.

- А когда вы ушли оттуда?

- Послушайте, господин доктор, я что-то не припомню, чтобы, усаживаясь в машину, я обещал под присягой отвечать на все ваши вопросы.

- Простите меня, - сказал, он. - Мне было просто интересно, вы ушли по собственному желанию или...

- Или меня выгнали? И у вас хватает наглости задавать мне такой вопрос, Шем?

- А что я такого спросил? - невинным тоном произнес он.

- Я вам отвечу. Я ушел сам, так как еще немного, и они бы вышвырнули меня, как сделали это с другими. Я не национал-социалист, но я и не коци*, черт возьми. Я ненавижу большевизм так же, как его ненавидят нацисты или, по крайней мере, как они должны его ненавидеть. Но для нынешнего руководства Крипо или Зипо - или как оно там сейчас называется? - одной ненависти к большевизму оказывается недостаточно. По их мнению, если ты не с нацистами, значит, ты против них.

______________

* Так презрительно называли коммунистов.