Левушка посмеивался над смущением невесты, а она торопливо поправляла волосы и судорожно одергивала смятое платье. Когда говорливые и переливающиеся всеми цветами радуги дамы вошли в комнату, Агафья уже скромно стояла в уголке, голова ее была опущена, а глаза вновь приобрели виноватое выражение. Однако никто на это и внимания не обратил: поздравив жениха и невесту с помолвкой, как это было принято, гостьи принялись осматривать по-новому украшенные комнаты. Марья Карповна велела позвать Кузьму, чтобы и на его долю досталась порция комплиментов. Зная отвращение крепостного таланта к церемониям такого рода, Алексей пришел тоже: после уничтожения матерью картины он испытывал потребность поддерживать своего подопечного в любых обстоятельствах. Когда Кузьма явился во флигель, молодой барин исподтишка всмотрелся в него и обнаружил, что вид у того отсутствующий, что тот замкнулся в себе – так, будто с потерей картины он лишился заодно и удовольствия видеть мир глазами художника. Он, страстно влюбленный в природу, он, волшебник света и красок, стал похож на бычка, которого тащат на веревке в суматоху базара…

Дамы переходили из комнаты в комнату, останавливаясь у расписанных цветами плинтусов, карнизов, панелей, простенков, и всякий раз восхищенно вскрикивая:

– Какое разнообразие!.. Какая красота!.. Да на них бабочки, наверное, садятся, принимая за живые!

Иногда какое-то словечко, произнесенное громче, чем другие, больно ударяло по ушам Кузьмы. В такие моменты он вздрагивал, лицо искажала гримаса, блестящие глаза отражали полное смятение чувств. Но тут же все снова гасло – и художник впадал в прежнее состояние, напоминая безразличное ко всему на свете жвачное животное. У Алексея при взгляде на него от глубокой печали сжималось сердце, ему ужасно хотелось пинками прогнать из дома этих возбужденно щебечущих дур. Но те чувствовали себя как при осмотре музея, а в музее ведь принято восхищаться… Наконец добрались до спальни…

– Боже, как это прекрасно, несравненно, возвышенно! – причитала мадам Ильина. – Ну скажите, какую супружескую чету не вдохновит это постоянное цветение вокруг постели!

При этих словах Агафья густо покраснела, а дочка Нины Антоновны широко раскрыла и без того выпученные глаза. Неужто поняла намек на супружеские радости?

– Согласна, – откликнулась Марья Карповна. – Я и сама считаю, что роспись в целом очень удалась. И потому хочу безотлагательно вознаградить художника.

Вытащив из ридикюля пятирублевую золотую монету, она с деланой простотой театральным жестом протянула ее Кузьме. Конечно, можно было оплатить труд живописца в другой раз, но барыня воспользовалась присутствием публики, чтобы подчеркнуть значение своего поступка. Кузьма принял монету, зажал ее в кулаке и произнес тихо:

– Благодарю вас… Но это слишком щедро, барыня…

– Нет-нет, – живо отозвалась Марья Карповна. – И это лишь начало. Я решила, что, закончив здесь, ты точно так же украсишь и мой дом. В точности так же! Сверху донизу. Видишь, у тебя впереди опять большая работа…

Кузьма, не шелохнувшись, выслушал приказ. Мера его отчаяния более не могла вместить… А Марья Карповна между тем продолжала, с ледяным высокомерием всеобщего идола указывая кончиком зонта на один из фризов:

– Но вот эти розы, на мой взгляд, бледноваты. Ты изобразил их Бог знает как! Изволь переделать весь карниз!

– Хорошо, барыня, – тихо отозвался живописец.

– И впредь побольше старайся. Я требую, чтобы в моем доме – ты слышишь меня? – каждый лепесточек был истинным шедевром. Работать без передышки и чтобы никакой мазни! Иначе…

Она, улыбаясь, погрозила пальчиком и, словно бы только что вспомнив о присутствующих, во внезапном порыве воскликнула с сияющим лицом:

– Раз уж мы собрались все вместе, объявлю-ка я вам великую новость! В Горбатове будет сразу две свадьбы.