— Ты женщина некрасивая, но фотогеничная. Сразу внимания не обратишь, а присмотришься — все у тебя есть, что надо.

Тая сначала хотела обидеться, но потом решила расценить как комплимент — она была без комплексов. Тем более что художнику не поверила, считая себя очаровательной. И это было правдой — веселая, коммуникабельная, всегда очень стильная и деятельная, Тая в толпе не терялась. Сыновья ее обожали, свекровь души не чаяла, муж подавал кофе в постель, а собака несла тапочки, изнемогая от любви. При этом свекровь была доктор медицинских наук, дети отличники, муж владелец элитной клиники пластической хирургии, а собака вообще — аппенцеллер-зенненхунд.

— В жизни главное — правильно расставить акценты, — любила повторять Тая.

На свои нечастые посиделки они всегда собирались у Лизы, поскольку той очень сложно было лишний раз уйти из дома. Но главное, Лизина мама, Софья Андреевна, всегда составляла им компанию и даже являлась ее душой. Она запоем читала, ночами сидела в Интернете, была блестящей рассказчицей и обладала потрясающим чувством юмора — мощным стержнем, на котором, видимо, и держалось ее желание и умение жить в предложенных судьбой обстоятельствах.

Они накрывали стол, выпивали бутылочку хорошего вина, а то и перцовочки, «в зависимости от разблюдовки», как говорила Тая, и предавались долгим, неспешным, задушевным разговорам. И очень много смеялись, хохотали, а порой и ржали — до слез, до колик, до изнеможения.

Маруся и на этот раз не стала бы морочить подругам голову своими проблемами — во всяком случае, не собиралась этого делать. Но те, чувствуя ее подавленность, приступили с расспросами, и она не удержалась, расплакалась и поведала потрясенным слушательницам, в каком диком, немыслимом положении оказалась, сама не веря, что это все о ней.

Когда Маруся замолчала, сморкаясь в мокрый от слез платочек, за столом установилась гнетущая тишина.

— Я и не думала, что все зашло так далеко, — обрела наконец Тая дар речи. — Ты должна бороться за свои права!

— А как? Скандалить я не умею. Я и слов-то таких не знаю. И драться с ней я не могу — мы в разных весовых категориях.

— А почему ты греешь воду кипятильником? У тебя же есть электрический чайник. Забери его в свою комнату.

— Я забрала. Но эта гнида ворвалась и отняла.

— Я подарю тебе новый, — пообещала Тая.

— Ну правильно. Пусть оборудует в своей каморке маленькую кухню! А еще купи ей биотуалет и проруби отдельный вход, — горько отмахнулась Софья Андреевна.

— А пока хоть писай в банку, — посоветовала сердобольная Лиза. — Нельзя же терпеть часами!

— Ага, а какай в кастрюльку…

— И выливай все это им в щи!

Они невесело посмеялись.

— А Роман-то какая сволочь! — опять завелась Тая.

— Да его и дома не бывает, — заступилась за бывшего мужа Маруся. — Я рассказываю — он не верит. А уж что ему эта зараза по ночам поет — один только Бог знает. Во всяком случае, мне он сказал: «Никогда не думал, что ты такая мразь…» Вот за что мне все это?

— А я читала, что надо спрашивать не «за что?», а «для чего?».

— Ну и для чего же? Вам, мне, Лизе?

— Пути Господни неисповедимы, — задумчиво проговорила Софья Андреевна. — Человеку трудно безоговорочно принять тезис, что душа очищается через страдание. А может, это придумано в утешение. В оправдание бессмысленности горя. Но тебе, Маша, есть за что в жизни держаться.