— Мужики, — сказал пересохшим ртом, забыв даже поздороваться, — я сдыхаю. Дайте выпить! Хоть одеколону…

— Как пройти к старику? — хмуро спросил один из приезжих, игнорируя вопль страждущего. — Может, задами подъехать?

— Не-е, — отверг Монин, — там сейчас болото. Надо пешком вдоль деревни и за околицу еще метров сто, полем обогнете, после увидите, где можно, хотя тоже, конечно, по колено будет, а то и повыше. А машину здесь оставьте, я погляжу…

— Ну, гляди, Сусанин, и помни — мы шутить не любим.

Он больно щелкнул добровольного помощника по носу, открыл дверцу джипа и достал с заднего сиденья большую дорожную сумку. Массивная молния скрипуче разошлась, и в распахнутом чреве Монин увидел сначала вожделенную початую бутылку, а потом черную маску с дырками для глаз и компактный матовый «АКМ».

Он смотрел вслед двум неспешно удаляющимся фигурам с одинаковыми сумками, с ужасом осознавая, что сейчас произойдет в доме напротив, и, отвинчивая дрожащими пальцами пробку, заливая в пересохшее горло обжигающую жидкость, судорожно соображал, что же ему теперь делать, прекрасно понимая: если с генералом, не дай Бог, что случится, ему здесь не жить.

И едва чужаки скрылись из виду, Монин, швырнув в кусты пустую бутылку, рванул обратно в Сельцо.

* * *

Василий Игнатьевич дверь не запирал — знал, что незваные гости в щепы разобьют, а войдут. И жизнь его им не нужна, убивать не станут, но сделают все возможное, чтобы узнать, где скрывается Митя. За себя не волновался. А вот Маша… Даже думать не хотел, что будет, попади она в руки бандитов. Но что он мог поделать? Упрямая девица и слушать ничего не хотела. Единственное, на что согласилась, — это сидеть в горнице и носа не высовывать. Он, конечно, сумеет за себя постоять, но тех двое, сильных и беспощадных, а он один, немощный старик, а за спиной молодая женщина, еще более беззащитная, чем он сам.

Он стоял, заложив руку с «Макаровым» за спину, прислонившись плечом к теплому боку русской печи, и ждал.

Визитеры, мокрые и злые, ввалились в кухню, оставляя на чисто вымытом полу грязные следы, по-хозяйски уселись за стол.

— Чё ж ты так оплошал-то, старый хрыч? — ощерился один. — Это ж нам медведевская телка все рассказала. Он, видать, совсем одичал, если думает, что она там без него постится. А она давно с Карцевым занюхалась. Просрал твой внучок, или кто он там, тебе, свою бабу, а вместе с ней и все остальное. А может, уже утешился с твоей жиличкой? Или ты сам с ней балуешься? Не тянет на сладенькое-то, а? Старый козел…

Василий Игнатьевич молчал.

— В общем, так, генерал, — хмуро оборвал второй излияния своего напарника. — Ты, надеюсь, пока не в маразме и сам понимаешь, что расклад простой: внучок твой всем до фени, если вякать не будет, нам нужны бумаги. И пока мы их не получим — не уйдем. Поработаем, но не с тобой. Ты ведь упертый, правда? Смерти не боишься… Мы с Машкой твоей побеседуем. У тебя на глазах. Где она, Машка-то?

— Я здесь, — сказала белая как смерть Маруся, выходя из горницы. В руках у нее было охотничье ружье Василия Игнатьевича.

— Ой-ей-ей! — заерничал бритоголовый. — Как страшно! У меня уже штаны мокрые! Ты патрон-то вставила, амазонка? Или в дуло воткнула? — Он медленно поднялся из-за стола. — Щас я тебя научу, а то промахнешься…

— Сядь на место, — сурово приказал Василий Игнатьевич, сжимая рукоятку «Макарова». — Я не промахнусь…

— Вот, значит, какой разговор пошел, — усмехнулся посланец и потянулся за сумкой.