- Скажу честно, господин Диюн, пока вырисовывается смертная казнь. Улик много, внешность совпадает, мотивы преступления тоже...

 - Как-к-к...Какие мотивы? - испуганно выдохнул обвиняемый.

 - Убийство на почве морали. Ваша теория ведь...

 - Она не моя! - перебив соэра, выпалил господин Диюн.

 Брагоньер цепко ухватился за его слова, на время отложив перо: одновременно с допросом он набрасывал в блокноте список мероприятий по делу:

 - А чья же? Разве не вы написали некую статью о падении нравов? Минуту, я сейчас её достану.

 Он открыл папку и, порывшись, извлёк пачку рукописных листов, испестрённых кляксами и жирными пятнами. Хмыкнув, зачитал название: "О непристойной жизни и попранных заветах небожителей, вероломстве в личном и общественном поведении жителей королевства Тордехеш".

 Брагоньер мельком ознакомился с этим трудом, но читать смог только по диагонали. Опуса во славу строгой морали написан был несуразно, без согласия с логикой и правилами литературного языка. Чего только стоило: "Я так понимаю: если делил с кем кров, то всё, повязан узами дружбы. То есть друг дружку предавать нельзя. Ежели кто делает, то дурной человек. Беря в доме чьём ложку, ты уже семья хозяину".

 - Это не я придумал, вернее, я, но взял мысли учителя.

 - Какого учителя? Имя, фамилия, адрес?

 - Да мы в "Весёлой свинье" разговорились. Знаете, там подавальщица была - срамная девица. Грудь оголяла, глазки мужчинам строила...

 - Непристойное поведение? Проституция? - в блокноте тут же появилась запись о кабачке "Весёлая свинья".

 - А как ещё назовёшь, когда платье не под горло? Срам, конечно. У честной женщины только ямочка на шее видна, а очи всегда долу.

 Господин Диюн увлёкся, попытался клеймить модниц, но соэр вернул его к сути вопроса.

 - Так вот, замечание ей сделал, она окрысилась. Противно стало, хотел уйти, а тут ко мне человек один подсел, посочувствовал. Мы потом часто в моей лавке сидели. Он-то глаза мне открыл, подтолкнул нести свет людям, души врачевать то есть. Сказал, вместе мы искореним скверну.

 - Идеи нравственности его?

 - Половина статьи - да, господин соэр, каюсь. О падении нравов, особенно среди женщин.

 - И как же этот некто призывал врачевать их? - прищурился Брагоньер.

 - Всеми возможными способами, господин соэр.

 - И убивать? Вы ведь призывали сурово карать нарушителей морали, - напомнил соэр, постукивая пальцами по столу. Скука прошла, появилась уверенность, что пальцы поймали конец нужной ниточки. Либо он добьётся признания господина Диюна, прижмёт его к стенке и благополучно отдаст судье, либо тот выведет на хвост убийцы. В любом случае, сегодня найдётся, что обдумать.

 - Если потребуется. Он говорил, иногда зло так глубоко проникает в душу, что уничтожить его может только смерть. Это не убийство, а... какой-то акт. Точно, акт божественной справедливости!

 Обвиняемый замолчал, с надеждой уставившись на Брагоньера. Потом робко попросил снять заклятье: "Я никуда не убегу, слово даю". Соэр придерживался другого мнения и просьбу проигнорировал. Его больше интересовала правдивость или ложность показаний: с этим Брагоньер пока не определился.

 - И как звали вашего таинственного наставника?

 - Он говорил, его ищут, хотят повесить, поэтому не называл полного имени: боялся, даже я выдам.

 - И всё же? Иначе я приму ваши слова за фантазии.

 - Цинглин.

 Увы, имя не редкое: в Тордехеше сотни Цинглинов. Есть среди них и аристократы, и крестьяне. Да и кто сказал, что имя не выдумка? Жаль, нельзя выдать ордер на исследование разума: оно наносит необратимые последствия сознанию и проводится только в ходе следствия по высшим статьям Свода законов и наказаний.