Я несколько минут пытался разобраться, в этой чепухе, но даже если и нашел там какой-то смысл, то он ничего общего с логикой не имел. Амос, очевидно, хотел предположить, что, прочитав вслух отрывок из книги, которую читал брат, я навлек на долину какую-то силу или существо "снаружи": без сомнения, это было составной частью абсурдных суеверий местных жителей.

— Я не видел здесь чужих, — резко ответил я.

— А вы Их не всегда увидите. Мой двоюродный брат Уилбур говорит, что Они могут принимать любую форму, которая Им нравится, и могут забраться вам внутрь, и есть вашим ртом, и видеть вашими глазами, и если у вас нет защиты, Они могут взять вас, как взяли вашего брага. Вы Их и не увидите, — продолжал он, и его голос поднялся почти до крика, — потому что Они — внутри вас вот в эту самую минуту!..

Я подождал, пока его истерика немножко не поутихнет.

— И чем же Они питаются? — спокойно спросил я.

— Вы это знаете! — неистово закричал он. — Кровью и духом: кровью, чтобы расти, а духом — чтобы лучше понимать людей. Смейтесь, если хотите, но вы должны это знать. Козодои-то знают — потому и поют всегда, и кричат под вашим домом.

Я не мог сдержать улыбки, хотя его серьезность была вполне искренней, но подавил в себе смех, которого он ждал.

— Но это, все-таки, не объясняет, зачем надо было поджигать дом и меня вместе с ним, насколько я знаю.

— Я не хотел вам зла, я просто хотел, чтобы вы уехали. Если у вас не будет дома, то ведь негде будет и оставаться.

— И вы высказываете сейчас мнение всех остальных?

— Я знаю больше, чем они все, — ответил он с легкой гордостью, пробившейся сквозь весь его вызов и настороженность. — У моего деда были книжки, и он мне много чего рассказал, и брат Уилбур много чего знал, и я знаю много, чего остальные не знают — что происходит там… — Он взмахнул одной рукой в сторону неба. — …Или там… — Он показал себе под ноги. — И много чего им знать вообще не надо, а то оно их сильно напугает. А знать наполовину — это вообще ничего не значит. Вам надо было сжечь эти книжки, мистер Харроп, — я вам говорил. Теперь уже слишком поздно.

Я вглядывался в его лицо в поисках хоть какого-нибудь знака того, что он говорил все это не всерьез. Но он был совершенно искренен и даже, кажется, немного сожалел, что определял мне ту безымянную судьбу, которую мог предвидеть. На какой-то миг я засомневался, что мне с ним делать дальше. Нельзя же просто так пренебречь попыткой спалить ваш дом, да еще к тому же с вами самим в придачу.

— Ладно, Амос. Что вы там знаете — ваше дело. Ноя знаю одно — вы подожгли мой дом, и я не могу закрыть на это глаза. Я думаю, вам следует это исправить. Когда у вас будет время, можете прийти и починить угол. Если вы это сделаете, я не стану ничего сообщать шерифу.

— Совсем ничего?

— А что там еще?

— Ну, если вы не знаете… — Он пожал плечами. — Я приду, как только смогу.

Каким бы смешным ни был весь его вздор, то, что он рассказал, привело меня в замешательство — в основном, потому, что во всем этом была какая-то дикая логика. Но, опять-таки, размышлял я, направляясь через лес к домику брата, некая извращенная логика присутствует в любом суеверии, и это объясняет цепкость суеверий, передаваемых от одного поколения к другому. И все же в Амосе Уотли был безошибочно виден страх — страх, не объяснимый ничем, кроме суеверия, поскольку Уотли был мощно сложен, и ему, по всей вероятности, не составило бы никакого труда одной рукой перекинуть меня через каменную стенку, разделявшую нас.