«Страх чего? — допытывалась она у себя. — Чего же, в конце концов, я так боюсь?»

Она попыталась сопротивляться этому безотчетному ужасу, сковавшему ее мышцы и суставы. Она начала было подниматься со своего кресла, и вот тогда-то все и случилось.

Смертоносный огненный вал молнии был похож на минометный залп — семь или восемь ослепительных вспышек, а может, и больше — она их не считала, просто не могла сосчитать. Они следовали одна за другой почти без промежутков. Каждый новый разряд гремел, не давая стихнуть предыдущему и явно перекрывая его по силе. Они были настолько оглушительными, что она почувствовала, как вибрируют ее зубы и кости. Каждый новый разряд, несомненно, раздавался все ближе к дому, чем предыдущий, все ближе к окнам семифутовой высоты — ослепительно вспыхивающим, дрожащим, то черным, то молочно-белым, то сверкающим, то сияющим, то серебристым, то медно-красным...

Яркие багрово-белые вспышки высветили угловатые стробоскопические очертания, навсегда оставшиеся в памяти Кэрол: силуэты стоявших на фоне этого естественного фейерверка Пола и О'Брайена, выглядевших крохотными и незащищенными; словно зависший в нерешительности дождь за окнами; гнущиеся от неистовых порывов ветра деревья; молния, ударившая в одно из них — высокий клен, и затем какая-то зловещая темная тень, выросшая в самом центре этого взрыва, похожая на торпеду, несущуюся прямо в центральное окно (все это случилось в какие-то считанные секунды, но вспышки молнии и замигавший вскоре электрический свет придали происходившему эффект замедленного действия); вскинутая к лицу рука О'Брайена, словно проделавшая с десяток разрозненных движений; повернувшийся и подавшийся к О'Брайену Пол — их фигуры казались снятыми на пленку, пробуксовывавшую в кинопроекторе; пошатнувшийся в сторону О'Брайен; Пол, схвативший его за рукав пиджака и тащивший вниз в безопасное место (лишь какую-то долю секунды спустя после того, как молния расщепила клен); здоровенный сук дерева, уже пробивший стекло, когда Пол все еще пытался оттащить О'Брайена в сторону; одна из густых ветвей, хлестнувшая О'Брайена по голове, сшибла с него очки, подбросив их в воздух («Что будет с его лицом, с его глазами?» — мелькнуло у Кэрол), и затем падавшие Пол с О'Брайеном скрылись из виду: гигантский сук расщепленного клена, пробивший стекло, рухнул на стол О'Брайена с каскадом воды, стекла, щепок и дымящихся кусков коры; треснувшие ножки стола не выдержали и подломились от сильнейшего удара поверженного дерева.

Кэрол очнулась на полу возле своего перевернутого кресла. Она не помнила, как упала.

Лампы дневного света, мигнув, потухли и больше не загорались.

Она лежала на животе, щекой на полу, в ужасе глядя на усыпавшие ковер осколки стекла и изодранные кленовые листья. В грозовом небе продолжала сверкать молния, и врывавшийся сквозь разбитое стекло ветер, поднимая оборванные листья, кружил их в каком-то безумном языческом хороводе; под какофонический аккомпанемент шторма они неслись через весь офис в направлении зеленых ящичков картотеки. Сорвавшийся со стены календарь метался по воздуху, то паря, то пикируя на страницах января и декабря, словно на крыльях, подобно летучей мыши. Две картины дрожали на стене, стремясь освободиться от своих проволочных вешалок. Повсюду была бумага — просто белые листы, бланки, листки из блокнота, бюллетени, газеты — все это шелестело, кружилось то в одну сторону, то в другую, взвивалось вверх, падало вниз, сбивалось в кучу и ползло по полу со змеиным шипением.

У Кэрол было какое-то жуткое ощущение того, что все это движение в комнате вызвано не просто ветром, а чьим-то... присутствием. Зловещим присутствием. Каким-то пагубным полтергейстом. В кабинете словно орудовали дьявольские призраки; благодаря своим невидимым мускулам они срывали все со стен, на какие-то мгновения вселялись в тело, состоящее лишь из листьев деревьев и бумажных листов.