Тагаров вдруг наклонился вперед, луч света озарил его черты, и Глухову показалось, что на тонких сухих губах играет лукавая усмешка.

    – В сущности, мы это делаем всегда – ставим перед выбором других и выбираем в свой черед. Есть выборы малые и большие, важные и не очень… Ты ведь сейчас стоишь перед серьезным выбором, не так ли? Перед выбором, предложенным женщиной? Или до этого еще не дошло?

    – Дошло, – сказал Ян Глебович и улыбнулся в ответ на усмешку Тагарова. – Дошло, отец мой. И я уже выбрал.

    Глава 18

    В субботу Баглай освободился к трем. Оздоровительный центр функционировал бесперебойно, но у сотрудников были отпуска и выходные дни, оговоренные в контракте, как и полагалось по закону. Но в реальности все определяли рейтинг и спрос, а также стремление заработать, так как с лишних пациентов шли дополнительные доходы. Тем, кого посетители не баловали, не возбранялось отдыхать два дня в неделю, Баглай же мог трудиться хоть все семь – очередь к нему не уменьшалась, а лишь росла из года в год с завидным постоянством. Это означало деньги и кое-какие привилегии, возможность брать свободный день по выбору – скажем, в воскресенье, – и временами закругляться в три, а не к шести – поставив, разумеется, в известность Лоера. Лоер никогда не возражал. При всех своих солдафонских замашках он был человеком неглупым и понимал, чьи руки его кормят.

    Переодевшись, Баглай запер кабинет, покосился на дверь процедурной, где принимала Вика (перед ней почему-то толпились одни мужчины спонсорского возраста), скривил губы, будто на язык попала горечь, и двинулся вниз по лестнице – мимо рослых «скифов»-охранников, мимо регистратуры и кассы, мимо спортивного зала, откуда неслись топот и бодрые песни – прямиком в вестибюль, а из него – на улицу. Погода установилась редкостная; на деревьях наливались почки, ветер без обмана пах весной, лужи таяли под апрельским солнышком, и в теплом воздухе растворялись воспоминания о недавних мартовских холодах. Не охотничий сезон, но все же… – подумал Баглай, взял такси и велел рулить на Фонтанку, к «Сквозной норе».

    Казино еще не работало. Он спустился вниз, к Ли Чуню, где тоже было пустовато, сел за низенький столик у ширмы с изображением гор, поросших бамбуком и корявыми соснами, полюбовался на свиток в нише с затейливо выписанными иероглифами, вдохнул знакомый запах сандала и кардамона. К нему примешивалось что-то еще, столь же приятное, однако взывавшее уже не к обонянию, а к желудку. Карп по-сычуаньски, под кисло-сладким соусом, определил Баглай. Две узкоглазые девушки в длинных парчовых платьях приблизились к нему, согнулись в вежливом поклоне, шепча приветствия и пожелания здоровья. Он заказал рисовые колобки, лапшу, сычуаньского карпа и ягодное вино – Ли Чунь клялся, что его привозят с цивилизованного востока, из Цзинани, и делают из ягод десяти сортов, неведомых на диком европейском западе. Вино и правда было восхитительным, таившим ароматы с берегов Хуанхэ; Баглай пил его из маленьких фарфоровых чашечек, просвечивающих словно белый шелк.

    В конце трапезы появился Ли Чунь, присел к столу, выпил предложенное вино. Они потолковали: о сотне способов приготовления лапши, о супе из ласточкиных гнезд, о запеченных в тесте креветках и преимуществах сычуаньского карпа перед уткой по-пекински. Оба сошлись во мнении, что карп – пища легкая и более подходящая людям, которым за тридцать, и что великие целители – Бянь Цао и Цан Гун, Фу Вэн и Хуа То, Хуан Фу-ми и остальные – писали об этом неоднократно, рекомендуя есть мясное в юном возрасте, а в прочих случаях – лишь в ожидании любовных утех. Закончив с этим, Ли Чунь одарил Баглая комплиментами – что палочками тот владеет как настоящий китаец и чашку с вином приподнимает изящно, на кончиках пальцев.