– Ночь сегодня чтобы не спал. Ночь будешь стоять на коленях. Я проверю. Сейчас что есть духу беги к хозяйке. Скажи, что идёт горевестник. Пошёл!

Прикусивший язык, начавший кое-что понимать, незадачливый всадник бросился, припадая на ушибленную ногу, вслед за умчавшейся лошадью.

И в воротах их уже ждали.

– Кто такие? – грозно спросил вставший на пути нехилого сложения человек.

Встал, загородил Альбе дорогу. Вдруг задохнулся, упал на колени. Мастер прошёл мимо, как шёл. У крыльца в господский дом встали уже плотной стайкой служки. У переднего в руке качнулась увесистая длинная палка.

– Отрублю руку, – не замедляя шага, равнодушно бросил монах.

Палка не просто опустилась, а пала на землю, брякнула. Трое взошли на крыльцо. Сзади, за спинами – топот ног, скрип закрываемых ворот, лязг железа. Миновали дверные порталы, вошли в гулкую пустоту вестибюля. Точно, есть и с мушкетами. У кого-то и кованое железо блеснуло в руках. Мастер, словно задумавшись, встал, сложив руки на животе, в рукава спрятав кисти. Негромкий, с зловещей вибрацией голос его разнёсся вдоль стен, плеснулся под сводами:

– Скажите хозяйке. Пришёл горевестник.

С искажённым мукой лицом, некрасиво закусив губу, но всё равно оставаясь очень милой семнадцатилетней девушкой, хозяйка подходила сама.

– Цинногвер? – спросила, дрожа. – Что… с ним?

– Где ваши родители? – вместо ответа проговорил стоящий неподвижно Альба. – Позовите их. Пусть станут здесь.

Пришли и они. Хрипло дышали охранники у дверей. Задавленно всхлипывая, зажимала рукой рот женщина – её мать.

– Веруете ли вы в Бога? – сурово спросил неподвижный монах.

– Веруем, – ответил за всех поддерживающий мать мужчина.

– Англиканской ли вы церкви или Римской? Говорите, мне можно.

– Англиканской…

– Тогда опустимся все на колени и прочтём молитву. За упокоенье того, кто к вам уже не придёт никогда. Помолимся, потому что Цинногвера больше нет.

Вскрикнула и зашлась тихим воем девочка-хозяйка. Выдохнули-простонали стоящие в холле. Альба, за ним – все остальные опустились на колени.

– Патер ностер! – принялся читать на латыни монах…

Девушка, стоя на коленях, сквозь плач пыталась вторить. Оперлась рукой перед собой. Бэнсон видел, что рука эта дрожала.

Прозвучали последние слова молитвы.

– Амен! – возгласил Альба и поднялся с колен.

– Амен! – нестройно откликнулись встающие и засопели, забрякали, зашуршали.

– Мы можем уединиться? – спросил Альба.

– О, конечно! – девушка, плача, почти не помня себя, ходила от него к родителям и обратно. – Конечно, святой отец! Идёмте, скорее идёмте!

В боковой зале, как видно столовой, трое пришедших и трое хозяев сели за стол. Девушка выпила воды, стала успокаиваться, но всё ещё дрожала, словно в ознобе. Теперь громко плакала мать.

– Но скажите! – взлетел отчаянный голос. – Правда ли, что он мёртв? А может, это ошибка? Да, он давно не писал и пропал где-то… Но вдруг?

– Нет, дочь моя. Я в это время был рядом. Я видел доподлинно. Мы, – монах повернул капюшон в сторону молчащего Бэнсона, – последние, кто видел его живым. Мы бились. Он умер при нас.

– Но может быть… Может быть… Только ранен? Так часто бывает!

– Крепись, дочь моя. Он не может быть ранен. Ему отсекли голову.

– О нет!! Как же это?!

– На то была воля Божья.