Шпангенберг, заняв прежнее место, старался придать своему лицу выражение более веселое, а Паумгартнер изменил предмет разговора. Но подобно тому, как расстроенные струны музыкального инструмента все время ослабевают и музыкант тщетно силится вызвать вновь те благозвучные аккорды, что слышались раньше, так и между стариками уже не ладился разговор. Шпангенберг кликнул своих слуг и, чрезвычайно недовольный, покинул дом мастера Мартина, в который он входил такой веселый и благодушный.

4. Предсказание старой бабушки

Мастер Мартин был несколько смущен тем, что его добрый старый заказчик так угрюмо расстался с ним, и, обращаясь к Паумгартнеру, который только что допил последний стакан и собирался уходить, промолвил:

– Право же, я совсем не понимаю, что старик хотел сказать своими речами и отчего это он напоследок рассердился.

– Дорогой мастер Мартин, – начал Паумгартнер, – вы достойный и благочестивый человек и, разумеется, вправе придавать цену тому, что с божьей помощью идет добрым порядком и что доставило вам богатство и почет. Но только надо остерегаться хвастливой гордости: она противна христианскому духу. С вашей стороны нехорошо уже было то, что в сегодняшнем собрании вы поставили себя выше всех прочих мастеров цеха; пусть вы больше, чем другие, понимаете в вашем ремесле, но когда вы прямо в лицо говорите такие вещи, это может вызвать только гнев и досаду. А потом – здесь, вечером! Ведь нельзя же быть в таком ослеплении, чтобы в словах Шпангенберга не видеть шутливого желания испытать, как далеко может зайти ваша упрямая гордость. Достойного старика больно должны были задеть ваши слова о том, что в каждом дворянине, который сватается к вашей дочери, вы предполагаете низкие, корыстные цели. И все еще было бы хорошо, если бы вы удержались, когда Шпангенберг заговорил о своем собственном сыне. Что, если б вы сказали ему: "Да, дорогой, достойный господин мой, достаточно того, что сами вы, как сват, приедете с вашим сыном – такой чести я уж никак не ожидал, тут я поколебался бы и в самом твердом решении". Да, если б вы молвили такие слова, старик Шпангенберг, вовсе забыв о своем крайнем неудовольствии, весело улыбнулся бы, и к нему вернулось бы прежнее благодушие, и ничего худого тут бы не было.

– Браните меня, – сказал мастер Мартин, – браните меня на чем свет стоит, я точно заслужил это, но когда старик начал молоть весь этот вздор, у меня дыханье сперлось, я не мог иначе ответить ему.

– И потом, – продолжал Паумгартнер, – что за дикое намерение выдать вашу дочь именно за бочара! Вы говорите, что судьбу вашей дочери поручили небу, а сами с земным нелепым упрямством стараетесь предвосхитить решение вечного владыки, определяете тот малый круг, из которого хотите выбрать себе зятя. Это может погубить и вас и вашу Розу. Бросьте, мастер Мартин, бросьте эту нехристианскую, ребяческую, глупую затею, пусть вечный владыка творит свою волю и доброму сердцу вашей дочери внушит правильное решение!

– Ах, достойный господин мой, – молвил в совершенном унынии мастер Мартин, – только теперь я вижу, как я дурно поступил, что не рассказал всего сразу. Вы думаете, только благоговение перед моим ремеслом привело меня к бесповоротному решению выдать Розу за бочара? Нет, это не так, есть тому и другая, дивная и таинственная причина. Не могу отпустить вас, пока вы не узнаете всего: вы не должны на ночь глядя сердиться на меня. Сядьте же, прошу вас от всего сердца, повремените немного. Видите, вот еще стоит бутылка отличного старого вина, которым пренебрег рассерженный рыцарь, останьтесь же, побудьте еще моим гостем!

Паумгартнера удивили настойчивость мастера Мартина и та задушевность, которая была совсем ему не свойственна; казалось, на сердце у него лежит тяжелое бремя, которое ему хочется сбросить.