Это очень успокаивает и дает отдых. Когда я слишком устану, чтобы жить дальше, я пройду так высоко вверх по Исигу, как мне только хватит сил, а потом остановлюсь и стану деревом. Если путь, избранный тобой, кажется невыносимым, ты всегда можешь ненадолго исчезнуть, и ни один волшебник или Меняющий Обличья на всей земле не найдет тебя, пока ты не будешь к этому готов.
— Благодарю тебя. — Звук собственного голоса удивил Моргона, заставив вздрогнуть, как будто он совсем забыл, что может говорить.
— У тебя — великая мощь. Ты воспринимаешь это так же легко, как кое-кто из моих детей.
— Это было просто. Так просто, что даже кажется странным: почему я никогда не пытался сделать этого раньше.
Моргон шел рядом с Дананом, пробираясь по протоптанной ими тропинке к большой дороге, все еще ощущая мирную зимнюю тишину. Голос Данана, в котором звучал его собственный внутренний покой, не нарушал этого ощущения.
— Помню, однажды, когда я был молодым, я целую зиму провел в облике дерева, чтобы понять, каково это. Я почти не ощущал течения времени. Грания послала рудокопов искать меня; она и сама ходила, но я ее даже не заметил, так же как и она не замечала меня. В этом облике ты можешь переживать жуткие бури, если это тебе понадобится по дороге к горе Эрленстар, — даже тур устает через какое-то время, когда бежит против ветра.
— Я-то выживу. А Дет? Он может менять облик?
— Не знаю. Никогда его не спрашивал. — Данан задумался. — Я всегда подозревал, что у него больше талантов, чем одна только игра на арфе, и все-таки не могу себе представить, чтобы он превратился в дерево. Непохоже, чтобы он когда-нибудь мог совершить подобное.
Моргон спросил:
— А какие таланты ты у него подозреваешь?
— Да в общем, ничего такого; просто я бы не очень удивился, если бы он смог сделать что-нибудь необычное. Он ведь большей частью молчалив и никогда не выходит из себя… Вернее, он всегда весь в себе. Ты, вероятно, знаешь его лучше, чем кто-нибудь другой.
— Нет. Молчание — это я знаю… Иногда мне кажется, что это просто молчание, к которому привел его жизненный опыт, а иной раз — что оно становится молчанием ожидания чего-то.
Данан кивнул:
— Да. Но ожидания чего?
— Не знаю, — тихо ответил Моргон. — Но очень хотел бы знать.
Они вышли на дорогу. По ней грохотала телега, везущая выделанные шкуры убитых в окрестностях Кирта зверей. Кучер, заметив их, замедлил бег лошадей и остановил телегу. Они уселись в нее, и Данан, откинувшись на шкуры, сказал:
— Я интересуюсь Детом с того дня, как он однажды зимой, семьсот лет назад, пришел к моему двору и попросил, чтобы его научили старинным исигским песням в обмен на его музыку. Выглядел он точно так же, как теперь, а его игра на арфе… Даже тогда она казалась неземной.
Моргон медленно повернул к нему голову:
— Семьсот лет назад?
— Да. Я помню, что это случилось всего через несколько лет после того, как я услышал об исчезновении волшебников.
— А я думал… — Моргон осекся на полуслове. Колесо телеги подскочило на камне, скрытом в выбоине под снегом. — Так, значит, он не был в Исиге, когда Ирт делал для меня арфу?
— Нет, — удивленно ответил Данан. — Как он мог быть здесь? Ирт сделал эту арфу примерно лет за сто до основания Лунголда, а Лунголд — это место, где родился Дет.
Снова пошел снег, падая легко и бесцельно; Моргон посмотрел на черное небо с внезапным отчаянным нетерпением:
— Все опять начинается сначала!
— Нет. Неужели ты не чувствуешь там, в глубине земли? Конец…
В этот вечер Моргон сидел один в своей комнате, не двигаясь, устремив взгляд на огонь. |