|
И дай бог, чтобы было больше таких. Я говорю только против неровных браков. Их тоже не мало, – но бывают ли в том числе счастливые, я не видела; и думаю, что не может бывать. Муж не муж, если не ровный жене; он тиран, или тряпка, о которую жена вытирает ноги, жена не жена, если не ровная мужу – она или деспотка, или интриганка, или бедная жертва тиранства, – во всяком случае, на мой взгляд, лучше быть не только монахиней, как вы подсмеялись надо мною, – лучше быть самою жалкою женщиною нежели такою женою.
Клементьев (понемногу опускавший голову, трет лоб). Однако… однако… (принужденно смеется). Хороша же вы служанка, Надежда Всеволодовна! Вы не то что республиканка, – это еще куда бы ни шло, – вы нивеллизаторка! С такими понятиями, действительно, очень удобно и приятно быть служанкою!
Надя. Не понимаю этого нового имени, которое вы выдумали в насмешку надо мной, Платон Алексеич. Вижу только, почему вы смеетесь. Потому, что вам нечего возразить против моих слов.
Клементьев (сидит задумавшись). Скажите, Надежда Всеволодовна: должно быть вы много читали в эти годы!
Надя. В пять лет разве пять книг, Платон Алексеич, да и то, сколько могу судить, глупых.
Клементьев. Откуда же вы приобрели такие убеждения? Говорили с кем-нибудь, умным и развитым и честным человеком?
Надя. Честных людей много на свете, Платон Алексеич. Случается и мне говорить с ними. А из ученых и образованных, кому же, кроме вас, охота заниматься мною? Смотрела, как живут люди.
Клементьев. В самом деле, какую глупость я сказал. Будто правильный взгляд на жизнь почерпается из книг. Будто позаимствуешься им из разговоров с учеными!
Надя. Хорошо вам так отзываться о книгах и об ученых, Платон Алексеич, – вам приелось все это. А нам, бедным, как полезно было бы хоть немножко того, чем вы пренебрегаете! И видим мы все кругом себя, и будто правильно понимаем свое положение, – а смотрим, смотрим, думаем, думаем, – я ничего не можем разобрать, и ничего не придумаем. Я говорю не о себе, – моя жизнь лучше многих, – я говорю вообще. Да вот, например, когда вы пришли, я сижу, шью, а сама что думаю? Пробежали мимо окна три мальчика, – один сирота, у другого отец пьяница, у третьего отец больной, а семейство – полна изба; я и задумалась: что-то будет с вами, три мальчика? Кому из вас вором стать, кому с голоду умереть? А будет ли кому и пожить, как следует человеку…
Клементьев. Народ не может придумать, – и мы, ученые, ничего не можем… Ничего… (с опущенною головою).
Надя. Вы должны. Это ваша обязанность.
Клементьев. Может быть и придумали бы. Может быть, и придумали. Это так. Это мы только говорим в оправдание народу, будто виновато наше незнание. Знаем, что нужно. Задача не мудрая. Давно все известно. Но что мы будем делать, что мы можем сделать, когда народ не хочет того, что…
Явление 9
Те же, входит Румянцев.
Румянцев держит себя так, как будто бы Нади не было тут. Она для него существо совершенно индиферентное, как для бесполой пчелы другая пчела, хотя бы бесполая, хоть бы трутень или царица все равно, вероятно, существа бесполые.
Румянцев. Андрей Дементьич извиняются перед вами, Платон Алексеич, в том, что Агнеса Ростиславовна изволила долго задержать себя и его вместе с собою над видом реки и кормлением рыбок, в ней плавающих, и они, то есть Андрей Дементьич, приказали мне занимать вас, чтобы вам не было скучно одним. |
