Сергей Алексеев. Материк
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Вот едет он по лесу, а навстречу ему красна девица идет. Белая коса на груди лежит, до самой земли достает, глаза ровно небо, глянешь — дух захватывает, а статью-то лебедь, да и только. Идет — земли не касается, рукою взмахнет — того и гляди, взлетит. Но одежа на ней — не лучше, чем у Мереньки: сарафан в заплатах, рубаха поизношена, как ситечко просвечивает. — Чья-от будешь? — спрашивает Меренька, а сам глаз отвести не может. — И куда босая-то идешь? — Сиротина я, — отвечает девица, — хожу по свету — горе мыкаю. — Я тоже сирота, — говорит Меренька. — А зовут-то тебя как? — Светлицей. — Больно имечко чудное!.. Поехали со мной? Поехали они вместе. Меренька выбрал подходящее дерево и стал его рубить. А топоришко у него тупой был, хоть садись на него и до Москвы катись. Тюкал-тюкал Меренька, нарубил горсть щепок и перестал. — Топор-от поточить бы, — говорит он, — ловчей бы дело пошло. Взяла Светлица топор, и не успел Меренька оглянуться, как она дерево-то уже и срубила, потом на полешки расколола и в сани сложила. На вид-то она тоненькая, а проворная оказалась — Меренька диву дался. Приехали они в избу. Светлица печь затопила, воды нагрела и давай стирать, мыть да чистить все кругом. Корову подоила, соломки коню дала, а то он уж ворота съел и за стены принялся. Вечером Светлица зажгла лучину, достала откуда-то иголку с ниткой и говорит Мереньке: — Снимай портки, заштопаю. Меренька залез на горячую печь, отдал портки, а сам лежит, смотрит, как Светлица заплаты ставит, и думает: «Вот заштопает она портки, надену и скажу, чтоб замуж за меня выходила. Податься ей некуда, а кто ее возьмет еще, сиротину-бесприданницу?» Надел он портки и говорит: — Выходи за меня замуж? Она опять этак покорно головку свою опустила и руками косу перебирает. — Согласная я… И зажили они вдвоем, да не надолго. Вскорости Светлица первенца Мереньке родила — Улыбой назвали. А там пошло: что ни год — то прибавление, и все парнишки, белоголовенькие, синеглазые. Светлица как с зарею встанет, за день и присесть некогда. То на пашне ломит, то сено косит, то по дрова в лес поедет. Рученьки-ноженьки гудят, а не видно никому. Какая гулянка случится — Светлица и здесь первая. Если песню запоет — народ-то вокруг будто онемеет: слыхом не слыхивали песен таких. Не жалостные они, однако же бабьи глаза пеленой затягивает, мужики вздыхают, а потом ходят как чумные. Плясать пойдет — каблучками пола не касается, ровно птица по кругу ходит. Кого крылами опахнет, тот без вина пьяный сделается. — Экую красу Меренька взял, — стали говорить в народе. — Не гляди, что дрокомеля. Меренька же грудь колесом и видеть никого не желает. А так все больше на печи лежит и думку свою думает, словно сахарную головку во рту держит. Парнишки-то по нему ползают, спину да пятки чешут, приговаривают: — Тятенька наш, тятенька! Поглядит Меренька на детишек и совсем растает: — Экое диво, робенки-от мои! Ликом-то все на меня похожи! — Вылитые, — соглашается Светлица, а сама глядит в сторону и улыбается, — похожи, как колоски на зернышко. Настало время, когда в Меренькиной избенке совсем тесно сделалось, да и прохудилась она — ветер свищет. — Надо бы избу новую поставить, — говорит однажды Светлица. — Пойдем, Меренька, лес рубить. А Меренька давно заметил: как дождик пойдет на улице, так на печи сыро. |
