Эта мысль привела на память анализы крови, которые пришлось делать Хелен года четыре назад, когда она лечилась от тяжелого тромбоза, вызванного долгим перелетом. Воспоминание, пришедшее в такой неподходящий момент, не могло облегчить тревогу. Побелевшее от злости лицо Оливера, его обтянувшиеся, словно окаменевшие скулы и пришедшая на память картина их совместного с женой ожидания в амбулаторном отделении больницы только усилили у Руперта ощущение собственной неадекватности. Хелен могла бы сказать ему: «Не уступай этому человеку. Здесь ты — главный. Не позволяй ему тебя унижать. С ним ничего страшного не случилось. Никто не причинил ему особого вреда. И не умрет Оливер, если еще раз сдаст кровь на анализ». Так отчего же у него сейчас возникло такое ощущение, что это может случиться?
Они шли по тропе к Кум-Хаусу в полном молчании. Мэйкрофт старался умерить шаг, приспособиться к шагам Оливера. В последний раз он виделся с ним всего два дня назад, когда у них состоялся заранее запланированный разговор по поводу коттеджа «Атлантик». Сейчас, опуская взгляд на этого человека, чья великолепная голова с шапкой седых, развеваемых ветром волос едва доставала ему до плеча, он с сочувствием отметил, что даже за этот короткий промежуток времени Оливер вроде бы стал выглядеть гораздо старше. Казалось, что-то, всегда ему свойственное, исчезло, испарилось, но что? Уверенность, высокомерие, надежда? Сейчас он тяжело шел наверх, голова его, так часто появлявшаяся на фотографиях, выглядела слишком тяжелом для тщедушного, одряхлевшего тела. Что происходит с этим человеком? Ведь ему всего шестьдесят восемь, по современным меркам он едва перевалил за средний возраст, а вид у него такой, словно ему за восемьдесят.
Когда они вошли в кабинет, Бойд поднялся из-за стола и в ответ на кивок Мэйкрофта вышел из комнаты. Оливер, отказавшись сесть на предложенный ему стул, остался стоять, ухватившись обеими руками за его спинку и глядя через стол Мэйкрофту прямо в глаза. Теперь он вполне овладел голосом и спокойно и четко произносил каждое слово:
— Мне нужно сказать вам только две вещи, так что я буду краток. В своем завещании я разделил то, что министерство финансов соблаговолило мне оставить, на две равные части между дочерью и фондом острова Кум. У меня нет других родственников, и меня не интересует благотворительность: я не собираюсь облегчать государству его обязанности по отношению к малоимущим. Я родился на этом острове и верю в то, что он дает, или ранее давал людям. Если я не могу быть уверен, что меня ждет здесь радушный прием в любое удобное для меня время и что мне предоставят здесь жилье, удобное для моего проживания к работы, я изменю завещание.
— Не слишком ли это суровый ответ на то, что было всего лишь несчастной случайностью? — спросил Мэйкрофт.
— Это не случайность. Он сделал это намеренно.
— Разумеется, нет. Зачем это ему? Он небрежен и глуп, но такого намерения у него просто не могло быть.
— А я уверяю вас — он сделал это нарочно. Нельзя было допускать Пэджетта на остров и тем более разрешать ему привезти сюда мать. Она же была тогда при смерти, а он ввел вас в заблуждение, не сообщив о ее состоянии и неспособности выполнять какую бы то ни было работу. Однако я здесь не затем, чтобы обсуждать Пэджетта или учить вас, как вам следует выполнять ваши обязанности. Я уже сказал все, что хотел сказать. Если здесь ничего не изменится, я изменю завещание, как только вернусь на материк.
Тщательно выбирая слова, Мэйкрофт ответил:
— Это, вне всякого сомнения, решать вам. Могу только сказать, что мне очень жаль, если вы считаете, что мы не оправдали ваших ожиданий. Вы имеете право приезжать сюда, когда бы вы ни пожелали, это соответствует положениям акта об учреждении фонда. Любой человек, родившийся на острове, обладает этим правом и, насколько мне известно, вы единственный из живущих в данное время людей, к кому это положение применимо. |