Оливер ответил:

— Я предпринимал необходимые изыскания. Мне нужно было ознакомиться с определенными фактами: как организована лаборатория, каков ее штат, сколько в нем звеньев, в каких условиях содержатся животные, чем их кормят, как их получают. Я не задавал ему вопросов о личностях. Я исследую факты, а не чувства. Мне необходимо знать, как люди поступают, а не что они чувствуют. Я знаю, что они чувствуют.

— Вы что, не понимаете, как высокомерно все это звучит? О, разумеется, мы способны чувствовать, еще как! Я сочувствую пациентам, страдающим болезнью Паркинсона и кистозно-фиброзным перерождением тканей. Вот почему мы с коллегами тратим наше время, пытаясь отыскать способы лечения, зачастую принося в жертву свои личные интересы.

— Ну, я бы полагал, что в жертву приносятся животные. Они страдают от боли, вы зарабатываете себе славу. Разве это не правда, что вы с радостью наблюдали бы, как умирает сотня мартышек, и притом не очень легкой смертью, ради того, чтобы первым опубликовать результаты? Борьба за научную славу столь же безжалостна, как борьба на рынке товаров. К чему делать вид, что это не так?

— Ваша тревога о животных не приносит вам больших неудобств в повседневной жизни, — заметил Йелланд. — Судя по всему, вы с удовольствием едите цесарку, носите кожаные вещи и, конечно, не откажетесь налить молока в кофе. Может быть, вам стоило бы обратить внимание на то, какими способами умерщвляются некоторые животные — и, как мне говорили, огромное их число, — когда их забивают на мясо. В моей лаборатории, уверяю вас, они умирали бы гораздо более легкой смертью и гораздо более оправданно.

Оливер с великим тщанием разрезал цесарку.

— Я — животное плотоядное. Все существующие виды охотятся друг на друга: таков, как мне представляется, закон природы. Я хотел бы, чтобы мы убивали ради еды более гуманно, но когда я ем, я делаю это без угрызений совести. Это, на мой взгляд, резко отличается от использования примата для экспериментов, которые вряд ли послужат ему на пользу и проводятся на том основании, что homo sapiens по своей природе настолько выше всех других видов, что мы имеем право использовать их, как нам заблагорассудится. Мне известно, что министерство внутренних дел проводит постоянный мониторинг допустимых уровней боли и обычно требует детального разъяснения, какие именно обезболивающие средства применяются в ваших экспериментах, это хоть какое-то облегчение. Не поймите меня неправильно — я не член и даже не сторонник организаций, которые причиняют вам неприятности. И не мне их поддерживать, поскольку я и сам получаю пользу от открытий, сделанных благодаря экспериментам на животных, и без всяких сомнений воспользуюсь успешными результатами таких экспериментов в будущем. Кстати говоря, я никак не думал, что вы человек религиозный.

— Я не религиозен, — коротко ответил Йелланд. — Я не верю в сверхъестественное.

— Вы меня удивляете. Я заключил, что вы придерживаетесь взглядов Ветхого Завета на подобные вещи. Вы же, как я понимаю, знакомы с первой главой Книги Бытия:

И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над зверями земными, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле.

Это единственная из Божественных заповедей, которой нам никогда не было трудно придерживаться. Человек — величайший хищник, высочайший эксплуататор, вершитель жизни и смерти, и все это — по Божьему соизволению.

Мэйкрофт не ощущал вкуса цесарки, словно во рту у него оказался кусок глины. Это была катастрофа. И в самом диспуте крылось что-то странное. Он походил не столько на спор, сколько на соревнование двух чередующихся ораторов, лишь один из которых, Йелланд, говорил с глубоким возмущением.