— Если они будут кукситься после всего, что мы для них сегодня сделали, ткни их хорошенько палкой в ребра, душечка, — сказал он жене. — Вот тебе! Будешь, будешь еще? — Это относилось к большой черной собаке и сопровождалось бешеным пинком в бок. Животное взвыло от боли и, отбежав на некоторое расстояние, с тоской глядело на дымящуюся пищу.

— Ладно, теперь они уже не посмеют сказать, что я никогда не купаю своих собак, — заметил Дэвис, споласкивая руки у крана. — Что скажешь, душечка, мы здорово поработали с тобой сегодня! — Миссис Дэвис кивнула головой в знак согласия. — Репетиции мы им устроим завтра и послезавтра. Я еще вечерком зайду сюда и сварю им отрубей. После двухдневного поста им полагается эксклюзивное блюдо.

Картофель был съеден, и собак рассовали обратно по клеткам. В мисочки им налили воду, а вечером по клеткам разнесли похлебку из отрубей и сухарей. Это было первой пищей Майкла, потому что он угрюмо отказывался приблизиться к картофелю.

Репетиции происходили на сцене и, на несчастье Майкла, происходили одновременно с выполнением одного музыкального номера. Предполагалось, что к моменту поднятия занавеса двадцать собак будут рассажены полукругом на стульях. Пока их рассаживали, перед занавесом исполнялся номер, стоявший по программе до номера Дэвиса. Поэтому от собак требовалось абсолютное молчание. Но затем, после поднятия занавеса, все собаки должны были хором залаять.

Майклу, в качестве статиста, приходилось лишь смирно сидеть на стуле. Но его надо было посадить на стул, и Дэвис, отдавая ему приказание, сопровождал его ударом по голове. Майкл угрожающе зарычал.

— Ого, вот как! — усмехнулся Дэвис. — Это ты, новичок, бунтуешь? Тебе придется от этих штук отвыкнуть и смириться, как и все остальные смирились. Душечка, последи-ка за остальными собаками, а я пока задам новичку урок номер первый.

Чем меньше мы скажем о последовавших затем побоях, тем лучше. Майкл пытался бороться с человеком, но его положение было совершенно безнадежно. Избитый и окровавленный, он уселся, наконец, на стул, не принимая участия в представлении, а тоска его становилась все более глубокой и горькой. Ему не трудно было молчать до начала представления, но когда занавес взвился, он отказался принимать участие в общем хоре неистово лающих и воющих собак.

Поодиночке, а иногда и группами по две, три и более собаки по команде покидали свои места и показывали обычные фокусы — ходили на задних лапах, прыгали, танцевали и кувыркались. На репетициях Уилтон Дэвис был требователен и скор на расправу, что доказывалось резким визгом неповоротливых или непонятливых собак.

За полтора дня были устроены три основательные репетиции. Злоключения Майкла пока как будто прекратились. По команде он молча влезал на стул и молча на нем устраивался.

— Вот видишь, душечка, маленькая трепка идет только на пользу, — похвастался Дэвис своей жене. Достойная чета не представляла себе, какой конфуз им устроит Майкл на первом представлении.

Все было готово на сцене позади занавеса. Собаки в унизительном молчании сидели по своим местам, а Дэвис и его жена находились тут же, понуждая их соблюдать тишину, пока перед занавесом Дик и Дэзи Белл услаждали на утреннем представлении публику пением и танцами. Все шло хорошо, и никому из зрителей и в голову не пришло бы, что за занавесом находится двадцать собак, если бы Дик и Дэзи в сопровождении оркестра не начали петь «Свези меня в Рио».

Майкл ничего не мог с этим поделать. Совершенно так же, как Квэк покорял его в прежнее время своим варганчиком, баталер — любовью, а Гарри Дель Map — гармоникой, так и теперь он был увлечен звуками оркестра и голосами людей, певших старинную, знакомую всем с детства песенку, какой его когда-то научил баталер. Наперекор своей воле, наперекор угрюмости какая-то неведомая сила заставила его разжать челюсти и завыть в унисон.