— А пока я буду рассказывать о тебе твоей племяннице, дочери твоей родной сестры, скажи на милость, что станешь делать ты?

— Что стану делать? Да что угодно, мой дорогой Майлз, найду чем заняться. Послушай, дружище, как ты думаешь, похожа она хоть сколько-нибудь на меня? Если ты увидишь, что похожа, просто дай мне знать: махни рукой хотя бы, чтобы я был готов. Да, да, ты ступай первым, а я за тобой, а что до того, чтоб чем-нибудь заняться, ну, так я могу подержать эту чертову лошадь.

Я рассмеялся, бросил вожжи Марблу, схватившему их обеими руками, как будто лошадь в самом деле нужно было держать, вышел из повозки и направился к группе девушек, которые молча и удивленно наблюдали за моим приближением. С тех пор прошло много лет, и я, конечно, успел повидать больше, чем в те дни, когда моя карьера только начиналась; за эти годы я нередко имел случай отметить весьма распространенную приверженность к крайностям во многом, например в манерах, а также во всем остальном, связанном со сферой человеческих чувств. С годами, по мере того как мы приобретаем жизненный опыт, притворство приходит на смену естественности, и мужчины и женщины то и дело представляются совершенно безразличными к тому предмету, к которому испытывают живейший интерес. Именно отсюда проистекает чрезвычайное sang froid, являющееся одним из признаков так называемого хорошего воспитания, которое непременно заставило бы четырех молодых женщин, стоявших тогда в палисаднике у респектабельного дома, при неожиданном появлении повозки миссис Уэтмор с двумя незнакомцами принять вид столь безучастный и непроницаемый, как будто они давно ожидали нашего приезда и были даже слегка недовольны, что это не произошло часом раньше. Не таков, однако, был оказанный мне прием. Несмотря на то, что все четыре девушки были юными, цветущими, миловидными, какими положено быть американкам, и довольно хорошо одетые, в них совсем не было той невозмутимости, которую постоянно напускают на себя люди светские. Одна что-то быстро сказала другой, они все переглянулись, послышалось несколько явственных смешков, а затем каждая приняла навстречу незнакомцу такой важный вид, на какой только была способна при данных обстоятельствах.

— Я полагаю, юные леди, что одна из вас — мисс Китти Хюгейнин, — начал я, поклонившись так вежливо, как того требовали приличия, — ибо это, кажется, и есть тот дом, который нам указали.

Девушка лет шестнадцати, определенно привлекательной наружности и довольно похожая на старую миссис Уэтмор, так что ее легко можно было узнать, выступила на шаг вперед, пожалуй, несколько нетерпеливо, а затем столь же внезапно отступила со свойственной ее возрасту и полу стыдливостью, как будто боялась зайти слишком далеко.

— Я — Китти, — сказала она, единожды или дважды меняясь в лице: то краснея, то бледнея. — Что-нибудь случилось, сэр? Это бабушка прислала за мной?

— Ничего не случилось, если не считать того, что вам предстоит услышать добрые вести. Мы ездили к сквайру Ван Тасселу по делам вашей бабушки, и она одолжила нам свою повозку при условии, что мы остановимся на обратном пути и привезем вас домой. Повозка служит доказательством того, что мы действуем по ее распоряжению.

Во многих странах подобное предложение вызвало бы недоверие; в Америке же в то время, особенно среди девушек, принадлежащих к тому классу, к которому принадлежала Китти Хюгейнин, оно, как и следовало ожидать, было принято благосклонно. К тому же льщу себя надеждой, что я представлял собой не очень страшное существо для девушки ее возраста и что облик мой был не такого пугающего свойства, чтобы совершенно встревожить ее. Таким образом, Китти поспешно попрощалась с другими девушками, и через минуту она уже сидела между Марблом и мной: старая повозка была достаточно просторной, чтобы вместить троих. Я откланялся и пустил лошадь рысью или, вернее сказать, иноходью.