Изменить размер шрифта - +
Даже макака в зоопарке делает свои фокусы  за  конфету.  Почему
считают, что иностранцы будут работать за пустую баланду? Ты белая  ворона
- так все вылизываешь.
   Богданов молчал, продолжая надраивать "опель-капитан". За годы плена он
приучил себя к золотому правилу: молчи, слушай, улыбайся. И все.
   - Погоди, - сказал механик, - ну-ка, дай я. Ты не совсем верно трешь.
   Он взял у Богданова тряпку, обмакнул ее в  полировочную  воду  и  начал
наводить блеск не  быстрыми,  как  у  Степана,  движениями,  а  медленными
кругами, словно мыл спину ребенка.
   Степан часто работал один в гараже. Он мог и ослабить болты в  моторах,
и сыпануть песочку в двигатель, и чуть отвернуть ниппель, но  Коля,  когда
они в последний раз виделись, категорически запретил ему это.
   - Все понимаю, - сказал Коля, -  все  понимаю.  Жгутом  себя  свей,  но
держись. Ты мне всю игру так завалишь. Из-за  глупости  погибать  -  ни  к
чему.
   - А что мне делать? Объясни. Я так не могу.
   - Я тебе объяснял: меня интересует, кто ездит  на  этих  машинах,  куда
ездит, фамилии шоферов, их  хозяев.  И  саперы,  саперы.  Меня  интересуют
саперы и СС.
   Встречались они вечерами, в домике  Крыси,  где  жил  Богданов.  Крыся,
худенькая, белая, голубоглазая, двадцати лет, была тихой-тихой, как мышка.
Из дому она почти никогда не выходила, двигалась по комнатам как-то боком,
ступала неслышно, и движения ее были округлы и осторожны.
   Она стала такой с тех пор, как сошлась с немцем. Его звали Курт Аппель,
он был тоже голубоглазый, худенький, белый - совсем мальчик.
   - Я все понимаю, - говорил он, - я к тебе буду приходить только  ночью,
когда никто нас не увидит. Я не буду позорить тебя собой, Мышь.
   Он называл ее Мышь,  и  лицо  его  делалось,  как  у  святого:  чистое,
светлое, ласковое.
   До того как они встретились, Крыся была связана с  людьми  Седого.  Она
была веселой, говорила громко, ходила, как все люди, а не так, как  сейчас
- испуганно и зажато. Теперь она затаилась, перестала видеться  со  своими
товарищами по  подполью,  особенно  после  того  дня,  когда  Седой  через
связников попросил ее давать информацию, добывая через немца.
   - Я ж люблю его, - сказала она тогда, - я не могу так. Я  не  продажная
какая...
   - Ты понимаешь, что говоришь? - спросил связник.
   - Если б не понимала...
   - Родину, значит, продаешь, ради кобеля?
   - Он не кобель, он мальчик...
   Связнику было семнадцать лет. Он поднялся со стула и  ударил  Крысю  по
щеке, а потом плюнул себе под ноги.
   - Эх ты, курва! Паршивая немецкая подстилка...
   Когда об этом узнал Седой, он очень разозлился, но к  Крысе  не  пошел,
потому что не знал, как она после этого его встретит. А она ждала. А потом
ждать перестала. День она стала  ненавидеть:  ей  казалось,  что  днем  ее
должны убить за измену. Она днем  ждала  ночи.  К  ней  приходил  Курт,  и
Богданов слышал, как они по ночам тихонько говорили,  или  говорил  только
немец, успокаивая ее, плачущую, или тихонько, под  утро,  смеялась  она  -
странным, вибрирующим смехом, даже и не поймешь сразу -  смеется  она  или
это истерика у нее.
Быстрый переход