Изменить размер шрифта - +
Пристально поглядев мне в глаза, она сказала:

— Дед ваш — достойный старик, какого только я знала, он ангел-хранитель нашей семьи, — да помянет он меня в своих благих молитвах!

Я не мог вымолвить ни слова, губительный яд, вошедший в меня с ее поцелуем, кипел и горел во всех моих жилах, во всех моих нервах.

Вошла фрейлейн Адельгейда; неистовство внутренней борьбы прорвалось потоком горячих слез, которых я не мог удержать. Адельгейда с удивлением и скептической улыбкой посмотрела на меня, — я готов был ее убить. Баронесса протянула мне руку и с неизъяснимой нежностью сказала:

— Прощайте, милый друг! Прощайте! Навеки! Помните, что, быть может, никто лучше меня не понимал вашей музыки. Ах! Эти звуки будут долго-долго отзываться в моей душе.

Я принудил себя сказать несколько бессвязных вздорных слов и опрометью бросился в свою комнату.

Старик мой уже спал. Я остался в зале; я упал на колени, я громко рыдал, — я призывал имя возлюбленной, одним словом, предался всем дурачествам любовного безумия, и только громкий окрик пробужденного моим беснованием деда: «Тезка, мне сдается, что ты рехнулся или опять сцепился с волком? Проваливай в постель!» — только этот окрик загнал меня в комнату, где я улегся спать, твердо решив грезить во сне только о Серафине.

Дело было за полночь, когда я, все еще не уснув, заслышал голоса, беготню и хлопанье дверей. Прислушиваюсь — и до меня доносятся приближающиеся шаги по коридору; дверь в залу отворяется, и вот уже стучат к нам в комнату.

— Кто там? — громко спрашиваю я, тогда за дверью заговорили:

— Господин стряпчий, господин стряпчий, пробудитесь, пробудитесь!

Я узнал голос Франца и когда спросил: «Уж не пожар ли в замке?» — дед проснулся и закричал:

— Где пожар? Где опять объявилось проклятое бесовское наваждение?

— Ах, вставайте, господин стряпчий, — упрашивал Франц, — вставайте, господин барон требует вас к себе.

— Что надобно от меня барону? — спросил дедушка. — Что ему от меня надобно в ночную пору? Разве он не знает, что вся юриспруденция отправляется на покой вместе со стряпчим и так же хорошо почивает, как и он сам?

— Ах, — вскричал Франц в тревоге, — дражайший господин стряпчий, да подымитесь, ради бога, — госпожа баронесса при смерти!

С воплем ужаса вскочил я с постели.

— Отвори Францу дверь! — крикнул дед; обеспамятовав, я сновал по комнате, не находя ни двери, ни замка. Старик принужден был мне пособить; Франц вошел, бледный, со смятенным лицом; он зажег свечи. Едва мы накинули платье, как услышали в зале голос барона: «Могу ли я поговорить с вами, любезный Ф.?»

— А ты-то тезка, чего ради оделся, барон ведь посылал только за мной? — спросил старик, намереваясь идти.

— Я пойду туда, — я должен ее увидеть и потом умереть, — проговорил я глухо и словно уничтоженный безутешной скорбью.

— Вот как! Ты хорошо придумал, тезка. — Сказав это, дед захлопнул дверь перед самым моим носом, да так сильно, что все петли зазвенели, и запер ее снаружи. В первую минуту, возмутившись таким принуждением, я хотел вышибить дверь, но потом рассудил, что такое необузданное бешенство может иметь лишь пагубные последствия, и решил дождаться возвращения старика, а там уже, во что бы то ни стало, уйти из-под его опеки. Я слышал, как дед жестоко спорил с бароном, слышал, что они много раз поминали мое имя, но больше ничего разобрать не мог. С каждой секундой положение мое становилось все убийственнее. Наконец я услышал, что барону сообщили какое-то известие и он поспешно удалился.

Быстрый переход