|
Потом Даниель, поставив подсвечник на пол и повесив ключи на пояс, принялся обеими руками царапать стену с такой силою, что скоро из-под ногтей у него пошла кровь, и притом он стонал и вздыхал так, словно его томила несказанная смертная мука. И вот он приложил ухо к стене, словно хотел что-то расслышать, потом сделал знак рукой, будто кого-то успокаивая, наклонился, взял с пола подсвечник и тихо, размеренными шагами пошел назад к двери. Ф. со свечой осторожно последовал за ним. Они спустились по лестнице; дворецкий отпер главную дверь замка; Ф. ловко проскользнул за ним вслед; и вот старик отправился на конюшню, и здесь, к величайшему изумлению стряпчего, поставив подсвечник так искусно, что он довольно хорошо освещал все здание, без всякой опасности произвести пожар, достал седло и уздечку и, отвязав лошадь, с большой заботливостью ее оседлал, затянув подпругу и укрепив стремена. Разгладив ладонью челку над налобником и прищелкивая языком, он взял лошадь под уздцы и, похлопывая ее по шее, вывел наружу. На дворе он постоял несколько секунд в такой позе, словно выслушивал приказания, которые он, кивнув головой, обещал исполнить. Потом он отвел лошадь обратно на конюшню, расседлал и привязал к стойлу. И вот он взял подсвечник, запер конюшню, возвратился в замок и наконец исчез в своей комнате, которую тщательно запер на задвижку.
Ф. был глубоко потрясен этим происшествием; предчувствие ужасного злодеяния возникло у него подобно адскому черному призраку и уже больше не оставляло его. Озабоченный опасным положением дел молодого барона Родериха, он решил, что все виденное можно будет по крайней мере обратить ему на пользу. На другой день, когда уже начало смеркаться, Даниель пришел в комнату стряпчего, чтобы получить какое-то распоряжение по хозяйству. Тут Ф. взял его за руку и, радушно усадив в кресло, заговорил: — Послушай, дружище Даниель, давно собирался я у тебя спросить, что ты думаешь обо всей этой неразберихе, которую навязало нам диковинное завещание Губерта? Веришь ли ты, что этот молодой человек впрямь сын Вольфганга, прижитый им в законном браке? Старик, перегнувшись через спинку стула и стараясь не встретиться глазами со стряпчим, устремившим на него пристальный взор, проворчал: — Гм! Может быть, законный, а может, незаконный. Мне что за дело, кто тут будет господином! — Но я полагаю, — продолжал стряпчий, придвинувшись к старику и положив ему руку на плечо, — но я полагаю, так как ты пользовался полным доверием старого барона, он не таил от тебя ничего о своих сыновьях. Говаривал он тебе о брачном союзе, который Вольфганг заключил вопреки его воле? — Не могу припомнить ничего такого, — отвечал старик, громко зевая самым неучтивым образом. — Тебя клонит ко сну, старина, — сказал стряпчий, — ты, наверно, дурно спал эту ночь? — Право, не знаю, — сухо ответил старик, — однако пойду распорядиться, чтобы накрывали ужин. — Тут он с трудом поднялся с кресел, потер скрюченную поясницу и опять зевнул, притом еще громче, чем в первый раз. — Погоди, старина, — воскликнул Ф., взяв его под руку и принуждая сесть, но дворецкий, упершись обеими руками в рабочий стол, остался на ногах и, нагибаясь к стряпчему, ворчливо спросил: — Ну какая в том надобность, какое мне дело до завещания, какое мне дело до всех споров о майорате? — Знаешь, — перебил его Ф., - не будем больше говорить об этом; побеседуем о чем-нибудь другом, любезный Даниель. Ты сегодня не в духе, зеваешь; все это говорит о необыкновенной усталости, и я готов думать, что это ты и был прошедшей ночью. — Что я был прошедшей ночью? — спросил старик, застыв в прежнем положении. — Когда я, — продолжал стряпчий, — вчера в полночь сидел там, наверху, ты вошел в залу, бледный и в каком-то оцепенении, прямо направился к заложенной двери, царапался обеими руками в стену и стонал, словно одержимый великой мукой. |
